Князь Святослав II
Шрифт:
Из бояр Изяславовых об этой связи знал только Коснячко.
Природная робость Эмнильды и ее душевная простота делали ее непревзойденной наложницей. Она не требовала от Изяслава дорогих подарков, не ревновала его к другим наложницам, не устраивала сцен, если они не виделись слишком долго, не возмущалась, когда ее любовник требовал от нее ласк всю ночь напролет. Она всегда была готова к соитию даже в самом неподходящем для этого месте, стоило Изяславу изъявить желание. Сама того не сознавая, Эмнильда постепенно до такой степени приучила Изяслава к своему телу, что князь позабыл
Так, ласковая покорность женщины и ее умение всегда поддерживать в любовнике страстный пыл превыше всего ценятся людьми грубоватыми, стыдящимися слишком уж явно проявлять свою похотливость. Таким и был князь Изяслав. Не блиставший умом, Изяслав не ценил его и в Гертруде, потому ближе была князю недалекость Эмнильды, понятней склад ее ума, приятней откровенность ласк, даримых только ему. Они не нуждались даже в словах, какие обычно срываются, вольно или невольно, с уст любовников, обычно соединяясь на ложе молча как заговорщики.
В Вышгород Изяслав примчался еще до рассвета.
Княжеский посадник, привыкший к внезапным наездам своего господина, не удивился, увидев перед собой ночью Изяслава.
– Крепко спишь, Огнив!
– с притворной строгостью сказал Изяслав, слезая с коня.
– Бухаем в ворота, а в ответ ни гу-гу. Стража твоя перепилась, что ли?
– Так ведь свои-то все дома по лавкам спят, княже, в такой час только чужие шастают, - шутливо отвечает посадник, бывший с князем на короткой ноге.
– Поговори мне, козлиная борода!
– усмехнулся Изяслав, передавая поводья конюху.
– Как поживает княгиня и племяш мой?
Огнив почесал лохматую голову и ответил со вздохом:
– Худо дело, князь. Захворал Бориска, пять дней пластом лежит.
– Лекарь был?
– И лекарь был, и знахарь приходил, и толку никакого. Помирает отрок.
– Придержи язык, пустомеля!
– Изяслав оглянулся на своих дружинников.
– Коней в стойла. Самим почивать. Посадник укажет где.
– Князь толкнул Огнива в бок.
– Распоряжайся!
На ходу срывая с себя шапку, плащ, тяжелый пояс, Изяслав темными переходами и скрипучими лестницами поспешил на ту половину терема, где жила Эмнильда с сыном.
Княгиню он застал стоящей на коленях перед иконой Богородицы. Эмнильда была в одной исподней рубашке с распущенными по плечам волосами. Вся комната была уставлена зажженными свечами, тянуло густым запахом ладана.
На приветствие князя Эмнильда ответила истеричными рыданиями. Обняв колени Изяслава, она стала умолять спасти ее сына от неминучей смерти.
– Кто тебе наговорил, что неминучей?
– рассердился Изяслав.
– Оклемается Бориска, отрок он крепкий!
– Нет, князь милый, не оклемается сыночек мой, ибо наказанье наслал на меня Господь за грехи, - причитала Эмнильда.
Она перешла на родной немецкий, потом опять на русский, на обоих языках княгиня слезно поминала Пресвятую Деву Марию, гнев Господень и свою греховность.
Изяславу это надоело. Он рывком поставил Эмнильду
– Ну будет! Слезами горю не поможешь. Лекаря надо хорошего искать, а не поклоны бить.
Эмнильда стояла перед князем с опухшим от слез лицом, опустив руки и закрыв глаза. Тонкая льняная рубаха сползла у нее с одного плеча, обнажив тонкую ключицу и белую округлую грудь с розовым соском. Один вид женской груди подействовал на Изяслава зажигающе.
Князь припал губами к теплой упругой плоти, прикасаться либо представлять в мыслях ее было одинаково приятно. Но Эмнильда резко оттолкнула от себя Изяслава.
– Наин!.. Наин!.. Прочь!..
– воскликнула она.
– Через этот грех страдает недугом сын мой. Уйди, князь! Мне надо молиться.
Изяслав сначала оторопел от неожиданности, потом в нем стал закипать гнев. Он догадался, с чьих слов говорит с ним Эмнильда, набожность которой до сего случая проявлялась лишь при грозе.
– Та-ак!
– медленно и грозно произнес Изяслав.
– Сей ветерок мне ведом, знаю, откель дует. Где отец Иларион? Где этот старый гриб?
– Ой, княже мой, - испуганно залепетала Эмнильда, - отче Иларион ныне тут в терему обретается, днюет и ночует на сенях. Там же и молится во здравие Бореньки, но в последние дни что-то занедужил. Не ходил бы ты к нему, князь.
– А Илариоша-то отчего вдруг расхворался, тоже, что ли, в грехах по уши?
– рявкнул Изяслав и так посмотрел на Эмнильду, что та испуганно опустила глаза.
– Так я ему подскажу. С какого места Псалтырь читать, чтоб полегчало!
Хлопая дверьми и топая сапогами, Изяслав ринулся к сеням, оттолкнув попавшуюся на пути ключницу, спешившую сказать князю, что стол накрыт. Брань так и лезла из великого князя, он ругался, поминая чертей, сатану и Божью Матерь, спотыкаясь о пороги и крутые ступеньки в темноте. Последовавшая за князем ключница со свечой скоро отстала.
В этот поздний час Изяслав увидел Илариона тоже стоящим на коленях перед образами, кладущим поклоны и шепчущим молитвы. Гнев на какое-то время взял верх в Изяславе над богобоязненностью, поэтому вид коленопреклоненного старца в грубой черной рясе вызвал у князя лишь усмешку.
– Ниже кланяйся, отче! Неча спину-то жалеть, чай, сено днем не метал и тяжелей нательного креста ничего на себе не носил, - язвительно проговорил Изяслав, стоя позади священника, склонив голову в низком помещении и уперев одну руку в потолочную балку.
– Да лбом-то по полу постучи, чтоб бесов отогнать, кои на тебя из всех углов таращатся и смеются! Чего ж не спится-то тебе, отче? Иль грехи спать не дают?
Старческая рука, занесенная для крестного знамения, застыла в воздухе после первых же слов князя, молитва смолкла. Согбенный вид инока, полный смиренья и покорности, казалось, он только ждал, когда Изяслав умолкнет, чтобы дальше продолжить молитву.
Не слыша ответных слов, Изяслав заговорил резче:
– Ты что же это, баран христовый, в тереме у меня исповедальню устроил! Ладаном все провонял, заупокойных свечей везде понаставил. Своевольничаешь! Думаешь, я в Киеве, так ты здесь хозяин? Отвечай!