Князь Святослав
Шрифт:
Патриарх категорично решил, что если выйдет отсюда живым, тут же предаст анафеме цареубийцу, хотя бы это стоило жизни. И в этой раскалённой обиде гнева на преступление царю несдобровать…
– Самый добрейший из всех добрых, - продолжал патриарх, - всё ещё не вполне убеждённый, что его не повесят, - любитель книг и наук, вознесённый между царями, подобный богу по виду, героем по силе, мудрым как Соломон, непогрешимый среди смертных…
Полиевкт запнулся и остановился, губы его дрожали.
Цимисхий невольно усмехнулся.
Патриарх вскинул на василевса умоляющий взгляд. Он всё боялся, что это последние минуты, когда он возглавляет православную церковь.
Он собрался с силами и продолжал:
– Кто уподобится тебе, - продолжал надсадно патриарх, в его слезящихся глазах всё ещё читал Цимисхий закоренелое малодушие.
– Кто уподобится тебе в твоём милосердии и добротолюбии?! Никто, во всем белом свете. Находясь на столь беспредельной высоте, ты ещё обращаешь взоры на нас, ничтожнейших, жалких и недостойных людишек…
С перепугу патриарх явно пересолил. Это было неприятно новому василевсу, основательно штудировавшему античных классиков, поклоннику Аристофана и Лукиана.
Он сделал усилие и очень ласково прервал патриарха:
– Благослови, владыка, на мирное царствование.
Полиевкт облегчённо вздохнул, приосанился. Широким крестом он благословил василевса неторопливо, истово, усердно. (Всё обошлось, слава богу, по чину!).
Цимисхий сказал смиренно, опустив глаза в землю:
– Помяни, владыка, в своих молитвах и богоугодного Никифора, павшего от руки закоренелых злодеев. Правосудие покарало их. Я принял меры…
– Ия уже предал их анафеме. Пусть впредь это несчастье не тревожит твою совесть, наше солнце мира, божественный василевс, священный август, автократор вселенной…
В кругу элиты Цимисхий всегда произносил этот титул василевса с насмешкой, но сейчас он ему очень нравился. Иоанн от удовольствия даже закрыл глаза, чтобы вдоволь насладиться непривычным переживанием. Потом спросил доверительно:
– А уж как поступить, владыка, с августейшей Никифора супругой, которая не очень-то, как говорит молва, ему благоволила… Это уж как угодно вашему преосвященству…
Цимисхий был уверен, что только такой ценой он заслужит прощение патриарха.
– После такого несчастья, постигшего августейшую супругу, - сказал, вздыхая, патриарх, - богоугоднее было бы для неё предаться самоуспокоению в одном из вверенных мне монастырей. Пусть выплачет горе…
– И я так же думаю, - сказал василевс.
– Горе у ней неутешное, владыка.
Цимисхий не прометился. Он точно угадал намерение патриарха.
Полиевкт между тем спросил, когда Цимисхий намерен короноваться и в каком храме клиру готовиться к этому великому торжеству.
– Богоугоднее в храме Премудрости
Какая деликатность! Патриарх чутьём угадал, что Цимисхию приятнее короноваться не там, где короновался Никифор.
– И я так же думаю, - ещё задушевнее ответил патриарх.
Вырвавшись из лап Цимисхия, патриарх тотчас же после аудиенции созвал своих митрополитов и получил от них согласие на анафему василевсу. Тайный этот сговор происходил в одной из обителей, где иногда проводил досуг владыка. Подходило время коронации василевса, а патриарх в столице не появлялся. Цимисхий находился в страшной тревоге, когда к нему пришёл паракимонен Василий.
– Владыка, - сказал он.
– Нас постигла беда.
Может быть первый раз в жизни этот железный и проницательный человек усомнился в своей силе ума. Василевс дрогнул. Даже в самых трудных обстоятельствах паракимонен не произносил такого слова - «беда!»
Василий рассказал обо всем, о чём донесли ему соглядатаи, а также несколько митрополитов, усомнившихся в рискованной затее патриарха.
– Что же делать?
– спросил Цимисхий.
– Идти к нему на поклон…
– Это невозможно! Чтобы я…
– Но это единственное и самое верное средство. Лучше сто раз унизиться, чем лишиться короны вместе с головою.
– Ты думаешь, что до этого может дойти?
– Ещё когда Полиевкт стоял здесь перед тобою на коленях, он уже решил про себя, как ему поступить. Один раз он простил цареубийцу, а второй раз не простит. Твоё величество недостаточно постигло всю глубину коварства духовных пастырей…
При слове «цареубийцу» Цимисхий закрыл лицо и вздрогнул. Если паракимонен не пощадил царя и слово это произнёс, стало быть - дело не только плохо, катастрофично.
– Если один раз он простил… - повторил Василий.
– Второй раз он не простит… А какое время сейчас: брось искру, столица вся превратится в пламень… Торопись, владыка… Час промедления может стоить жизни…
Цимисхий в изнеможении осел в кресло. Потом он произнёс со страданием в голосе:
– Я знаю - эти гнусные святоши-монахи меня унизят: наложат эпитимию…
– Только бы это…
– Ещё будет ломаться, не сразу примет…
– Идти на все… На все унижения… Никто не узнает… И всё будет отмщено… И всё поглотит Лета.
– Иду! Унижение стоит престола, - твёрдо сказал царь.
Он встрепенулся. Это был - полководец перед сражением. Лицо спокойно, ни капли суетливости, весь - решимость…
Он позвал слуг, оделся патрикием, закрыл лицо.
– С богом, - сказал Василий.
– Кто сумеет себя ограничить, победить, сумеет это сделать и с другими. Иди, с готовностью делать все, что прикажет патриарх… Соглашаться со всем, что изречёт.
Через несколько часов василевс возвратился. На нём не было лица: измождённый вид, блуждающий взгляд. Это был по виду страдалец, истязаемый судьбой…