Князь Трубецкой
Шрифт:
Многие, наверное, воспринимали все происходящее на Сенатской площади как зрелище — яркое, захватывающее и театральное. Балаганное, в крайнем случае.
Все выглядело красиво и аккуратно. И безопасно. Солдатики стоят ровными рядами, бляхи с пряжками блестят, белые ремни — начищены. Офицеры перед строем — молодые, красивые, как с картинки. Орлы! Да еще с ружьями! Да кто ж супротив такой красоты устоит?
Могло показаться, что если долго кричать «Константина!», то Николай Павлович образумится и вернет скипетр с державой своему старшему брату. Хочет ли старший брат
Константина! И жену его Конституцию!
Шел снег, морозец донимал солдат, которых взбунтовавшиеся офицеры, не подумав, вывели на площадь без шинелей, в одних мундирах. Ярко, красиво и холодно.
И совершенно бессмысленно.
Абсолютно.
Собственно, у декабристов не было выхода, они знали, что на стол Николаю Павловичу уже легло несколько доносов с предупреждением о преступном умысле против Его Императорского Величества. Понятно было, что, несмотря на весь гуманизм тогдашнего самодержавия, вот-вот, с минуты на минуту начнутся аресты. И нужно было либо предавать себя в руки правосудия и просить прощения, либо начинать.
Под суд не хотелось, ясное дело. Оставалось действовать.
Сенат пока не присягнул новому императору, значит, восставших солдат нужно собрать возле Сената. И попросить сенаторов как следует подумать, внимательно посмотреть на штыки солдат возле памятника Петру Великому и принять правильное решение. Может быть, даже приколоть кого-нибудь из сенаторов этими самыми штыками. Или забить прикладами. Кровь потом можно смыть, а подписи под документом — останутся. Чернила куда долговечнее, чем кровь.
Что? Благородные дворяне-революционеры никогда бы не пошли на пролитие крови? В смысле — чистые и благородные, соль русской земли, с открытыми забралами, и так далее…
Ничего подобного. Готовы они были кровь пролить, причем не столько свою, сколько противника их благородного порыва. К тому моменту, когда первые солдаты были приведены на Сенатскую, кровь уже пролилась. Революционер-дворянин уже рубанул саблей несколько раз. Бригадный командир Шеншин? Не желаешь, значит, сатрап, чтобы солдатики на площадь выходили? Саблей! Татарской, специально по такому случаю захваченной в казарму. Бац! А это кто? Командир Московского полка барон Фридерикс? Бац-бац! А чего он, в самом деле, под ногами путался, мешал солдат в революцию вести? По заслугам получил барон. По голове и по заслугам. И батальонного полковника Хвощинского — той же саблей. И двух унтер-офицеров — а на что они рассчитывали, если генералов рубят?
Восемьсот человек сразу вышли на Сенатскую, поверив Бестужеву, что не царизм свергать идут, а всего лишь с законным требованием прекратить переприсягу. Присягнули Константину — и все, и хватит.
А переприсягать Николаю — это неправильно. Константина! И жену его Конституцию, ясное дело! Ура!
Офицеры все доходчиво объяснили. Все правильно. Кому же еще верить, как не офицерам и присяге? Все просто и правильно. Офицеры — знают. Они прикажут, что делать. Не станут же они врать? Ведь благородные же люди… Им брехать не положено.
Не вмещалось в солдатских головах, что могут
Он же собирался императорскую семью только арестовывать, а матросики — балтийские матросики — вполне могли все дело решить штыками. Матросики, дорвавшись до революционных дел, очень легко впадают в ажитацию и начинают убивать кого ни попадя. А брать на себя почетное звание цареубийцы Якубович не хотел. Так Бестужеву и сказал, но тот все равно вывел людей на площадь.
Там вообще смешная получилась история. Наивные пасторальные времена!
Запоздавшие к началу революции солдатики вместе с офицерами, спутав маршрут, прибежали во двор Зимнего, наткнулись на гвардейских саперов.
— За императора Николая! Молодцы!
— Не наши, — вскричали революционные солдаты, — наши на площади!
И побежали на площадь, и никто их не попытался задержать. Даже царь, государь-император верхом на коне, заметив бегущих, не испугался, а крикнул: «Куда вы, братцы? Если за меня — то направо, если против — то налево!»
— Налево, ребята, налево! — радостно возопили братцы.
Был еще шанс: Каховского Рылеев попросил зайти утром в Зимний и между делом пристрелить Николая Павловича. Есть человек — есть проблема, нет человека… Охрана убийцу остановит? Не смешите наши ботфорты — когда кончали папеньку нынешнего императора, охрана как раз и не вмешивалась. Так что вполне мог Каховский добраться до своей цели и разрядить пистолет тому в лоб. Или, что удобнее, в спину.
Мог, но не пошел.
Вначале вроде согласился, но потом, уже ближе к ночи тринадцатого декабря, отказался. Не хотел выглядеть террористом-одиночкой. Это ж получалось, что он один всю грязь берет на себя, а благородные офицеры с солдатами на площади никакого к этому отношения не имеют? Еще и сами арестуют Каховского за кровавое злодеяние… Нет, только вместе. Только в компании.
Не боялся Каховский крови, был готов ее пролить… чужую, естественно. И пролил. Это он на картинках в учебнике истории стреляет из пистолета во всадника. Маленький человечек в цилиндре и в штатском платье палит из крохотного пистолетика в миниатюрного всадника. На картинке — в грудь. На самом деле — в спину.
И снова — а чего это генерал Милорадович приехал на площадь и стал солдат уговаривать? Что значит — он сам за Константина, но раз уж так все сложилось, то разойдитесь, братцы, по казармам, и ничего вам за это не будет! Солдатам ничего не будет, понятно, а офицерам? Как минимум — разжалование и лишение дворянства.
Декабрист Оболенский добром попросил генерала, героя Отечественной войны и любимца солдат, прекратить агитацию, а когда тот не понял — ткнул штыком в бедро. Не в брюхо засадил, а всего лишь в бедро, продемонстрировав, так сказать, решимость. А вот Каховский не сплоховал, выстрелил в спину. И ведь глубоко порядочный человек — не просто так выстрелил, пулю загодя надрезал, чтобы, значит, повреждения были посильнее.