Князь вампиров

Калогридис Джинн

– Что ж, согласна, – кивнула я, хотя втайне все равно намеревалась разделаться с доктором прямо в Амстердаме. – Когда поедем?

– Милая моя, нам совсем ни к чему ехать туда вдвоем. Ты поедешь одна, поскольку знаешь Ван Хельсинга в лицо, а также, где он живет. Я останусь здесь. Во-первых, мне лучше, чем тебе, известны некоторые особенности Влада, а во-вторых, кто-то ведь должен наблюдать за купленными им домами.

Мне было тягостно и тревожно оставлять Элизабет одну. Еще в замке, когда она с вожделением смотрела на Дуню, я поняла, что она может быть неверной. Почему-то я

вновь подумала о "подземной тюрьме" в подвале нашего дома. Может, Элизабет не терпится пустить в ход все эти страшные орудия пыток, а мое присутствие ей мешает, отсюда и раздражительность? Она клялась мне, что ничего подобного делать не собирается, все эти "игрушки" она собирает исключительно ради развлечения. И потом, разве я видела, чтобы она хотя бы раз пустила их в ход?

Я все равно ей не верю.

Как бы то ни было, в предложении Элизабет имелось рациональное зерно, и я отправилась в путь. Выехав рано утром, к вечеру я уже стояла перед дверью амстердамского дома Ван Хельсинга. Я не стала гримироваться, а лишь надела шляпу с вуалью. Если Ван Хельсинг увидит меня, то узнает не сразу. Все, что мне требовалось, – это слегка приоткрытая дверь. Достаточно щелочки. Я проникну внутрь и нанесу ему смертельный удар (пока я ехала, желание расквитаться с ним за малыша взяло верх).

Я позвонила. Дверь долго не открывали. Я уже собиралась позвонить еще раз, но тут дверь приоткрылась, и в проеме возникла женщина в чепце. Первой моей мыслью было: "Неужели Мери так изменилась?" Потом я поняла, что это не Мери, женщина была выше и значительно толще. Может, я ошиблась домом? Или Ван Хельсинг переехал?

Тоже нет. На медной табличке значилось: "А. Ван Хельсинг, доктор медицины". Ниже по-голландски было написано что-то еще, но этот язык мне совершенно не знаком. И я ничего не поняла.

– Я хотела бы видеть доктора Ван Хельсинга, – сказала я по-английски.

Женщина не слишком дружелюбно взглянула на меня и покачала головой. Я произнесла ту же фразу по-французски – и снова никакого результата. Зато услышав ее на немецком, женщина просияла.

– Как вы замечательно говорите по-немецки! – воскликнула она, и я сразу поняла, что передо мной немка. – Но у доктора в это время нет приема.

Она указала на медную табличку, потом усмехнулась.

– Конечно, вы ведь не понимаете по-голландски!

Я тоже улыбнулась и откинула вуаль, чтобы изумить немку своей красотой и подчинить своей воле.

– Но я не пациентка, а родственница, и хотела просто навестить доктора.

Женщина огорченно покачала головой.

– Боже, как вам не повезло! Надеюсь, вы ехали сюда не издалека?

– Нет, что вы. Всего-навсего из Вены, – пошутила я, хотя мне было не до смеха.

Ван Хельсинг уехал. Скверно.

– Он уехал, – сообщила немка и тут же спохватилась.

Понятно. Ван Хельсинг запретил ей говорить кому-либо о своем отъезде. Я попыталась погрузить женщину в транс, но она упорно отводила взгляд. Упрямая особа.

Я не стала скрывать своей досады, тем более что она была совершенно искренней и в данном случае вполне уместной.

– Позвольте спросить, а куда уехал доктор?

– За границу, – нехотя выдавила

из себя немка.

– Надеюсь, не в Африку? – съязвила я.

– Нет. Доктор говорил, что ему нужно побывать во многих местах. Он не посвящал меня в подробности своей поездки.

Отвечая на мои вопросы, она все время смотрела в сторону. Наверное, чтобы удобнее было врать. Когда она вновь повернулась ко мне, в ее взгляде я вдруг почувствовала подозрение.

– Простите, а кем вы доводитесь доктору?

– Невесткой, – вырвалось у меня.

Немка прищурилась.

– Я давно живу в Амстердаме и хорошо знаю доктора. У него не может быть невестки, поскольку он остался бездетным.

Чертова кукла! Мне хотелось вцепиться в ее толстый загривок, но вместо этого пришлось играть в учтивость.

– Ах, простите, – непринужденно усмехнувшись, сказала я. – Моими попутчиками оказались англичане, и мне пришлось несколько часов подряд говорить по-английски. Представляете, в их языке жена сына и жена брата считаются одной и той же степенью родства, а потому их называют одинаково. Наверное, я еще продолжала думать по-английски, когда я отвечала на ваш вопрос. Конечно же, я не являюсь невесткой доктора. Я – жена его дяди, младшего брата его матери. Мой муж намного моложе Марии и...

Хорошо хоть, что я не произнесла по привычке "Мери", а то для жительницы Вены это был бы недопустимый промах.

Подозрительность в глазах немки погасла. Ее лицо потеплело и почему-то приобрело скорбное выражение.

– Ах, бедная, бедная Мария...

Я тут же изобразила искреннюю взволнованность.

– Что с ней? Неужели она умерла? Брам терпеть не может отвечать на письма. Наверное, он думает, будто состояние его матери нас не касается. Представляете, я еще давным-давно написала ему, что собираюсь приехать, а он даже не ответил.

– Боже мой, представляю, как тяжело вам узнать печальные новости от чужого человека. Госпожа Ван Хельсинг... я привыкла называть ее фрау Мария... еще жива. Но боюсь, дни ее сочтены. У нее рак.

Я поднесла обтянутую кружевной перчаткой руку ко рту и, имитируя ужас, прошептала:

– Мы так боялись... Она, должно быть, находится в больнице.

– Нет. Она лежит здесь. Может, желаете ее увидеть?

Я не торопилась отрывать ладонь ото рта, поскольку мои губы кривились в улыбке.

– Конечно. Я так давно не видела Марию.

Да, Мери. Давно мы с тобой не встречались. Надеюсь, сейчас ты мне расскажешь, куда отправился твой сыночек. Немка, надо полагать, исполняла обязанности сиделки и, естественно, ничего не знала о том, чем двадцать с лишним лет занимается наш дорогой Брам.

Наконец сиделка соизволила впустить меня внутрь дома и, едва закрыв дверь, стиснула мою ладонь (в Англии такое рукопожатие сочли бы верхом неприличия) и несколько раз сильно встряхнула, попутно представившись как фрау Келер. Прихожая вела в полутемный коридор, заваленный книгами. Книг было больше, чем полок, и потому часть их лежала просто на полу, образуя башни и пирамиды. Любезная фрау провела меня через довольно пыльную комнату (там тоже господствовали книги) к лестнице. У ступеней немка обернулась ко мне: