Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
На широком опавшем лице 50-летнего генерала отразилось неподдельное волнение, губы мелко задрожали, из водянистых глаз потекли слезы. Он неловко привстал с кресла, бухнулся на колени и ломким, прерывистым голосом стал благодарить императрицу за оказанную милость.
Панины с презрительными полуулыбками глядели на всхлипывающего Голицына; прочие члены Совета, чувствуя некоторое смущение, опустили глаза; истомленный Орлов длинно и смачно зевнул.
Когда новоиспеченный главнокомандующий, утираясь платком, занял свое место, Чернышев доложил план действия Первой армии в будущей кампании:
— Если по весне турки вместе с барскими конфедератами пойдут на Польшу, то армия, избегая генеральной
— Друзья могут обидеться за такую защиту, — ехидно буркнул Петр Панин.
Чернышев, не взглянув на него, продолжал говорить:
— Заставляя турок маршировать по польским землям до осени, князь Александр Михайлович приведет их в крайнее изнурение и ослабление. Долго они так не протянут! Особливо ежели станем чинить всевозможные препятствия в подвозе провианта и прочих припасов… Когда же начнут они возвращаться к своим границам — князь воспользуется их изнеможением и при удобном случае даст генеральную баталию.
— Не война, а прогулка, — пробурчал Петр Панин.
Его слова снова остались без ответа.
— А если турки замедлят вступить в Польшу? — поинтересовался генерал-прокурор Вяземский.
— Тогда следует поскорее взять Каменец и, устроив там магазины, стать подле этой крепости. И ежели окажется турецкого войска немного и можно взять над ним верх — овладеть Хотином, — пояснил Чернышев.
— Граф рассуждает так, словно до весны нам ничто не угрожает, — поучающе заметил Петр Панин. — Между тем в течение предстоящей зимы есть опасность татарского набега в ближние наши границы. Или вы полагаете, что татары с возвращением на трон Крым-Гирея [7] всю зиму в праздности проведут?
7
17 октября султан Мустафа сместил хана Максуд-Гирея и отдал Крым под начало нового хана Керим-Гирея, которого русские обычно называли Крым-Гирей.
— Полагаю, что так и будет, — огрызнулся Чернышев. — Зимой коннице воевать крайне затруднительно… Но из предосторожности все же готовлю предложения на сей счет.
— Любопытно прознать — какие?
Чернышев посмотрел на Екатерину: отвечать или нет? Императрица кивнула.
Чернышев демонстративно закрыл папку с бумагами, давая понять Панину, что у него в самом деле есть эти предложения, и, глядя поверх головы Петра Ивановича, сказал:
— В эту зиму главная опасность может состоять для Новороссийской губернии, лежащей в самой близости от татарских жилищ. Но слава и честь российского оружия требуют, чтобы первые неприятельские покушения были совсем бесплодными или по крайней мере за нарушения границ они заплатили чувствительную цену! На этом основании я намереваюсь приказать господам генерал-губернаторам Воейкову и Румянцеву принять надлежащие и достаточные меры к прикрытию на зиму всех границ, и прежде — в Елизаветинской провинции… Граф Петр Александрович должен…
Екатерина не стала слушать Чернышева дальше, сказала, что доверяет его опыту, и этого было достаточно, чтобы Совет план утвердил.
Все посмотрели на императрицу, ожидая позволения покинуть зал.
Однако она не торопилась распускать Совет.
— Здесь много говорено нужного и полезного, но я так и не получила ответ на главный вопрос: что следует поиметь в результате наших авантажей?
— То, что не успел сделать Петр Великий, — уверенно изрек Никита Иванович Панин. — Выход к Черному морю!..
— Где? — коротко спросила Екатерина.
— Время подскажет… Лучше бы оные в Крыму учредить.
— В Крыму?.. — Князь Волконский недоверчиво посмотрел на Панина. — Ну вы, Никита Иванович, хватили… Вы что же, полагаете и Крым воевать?
— Поживем — увидим, — многозначительно ответил Панин…
Панин высказал то, о чем Екатерина уже думала.
Узнав об объявлении войны, она припомнила давний, поданный ей еще шесть лет назад доклад «О Малой Татарии», потребовала найти его в архивах Иностранной коллегии и внимательно перечитала рассуждения бывшего государственного канцлера графа Михаила Илларионовича Воронцова о Крыме и татарах.
«Соседство их для России, — писал мудрый канцлер — несравненно вредительнее, нежели Порты Оттоманской. Они весьма склонны к хищениям и злодействам, искусны в скорых и внезапных воинских восприятиях, а до последней с турками войны [8] приключали России чувствительный вред и обиды частыми набегами, пленением многих тысяч жителей, отгоном скота и грабежом имений из областей Российских, из которых многие вконец разорены и опустошены были. В сем состоит главнейший промысел и добыча сих диких и степных народов…
8
Канцлер М. И. Воронцов имел в виду русско-турецкую войну 1735–1739 гг.
Полуостров Крым местоположением своим настолько важен, что действительно может почитаться ключом российских и турецких владений. Доколе он останется в турецком подданстве, то всегда страшен будет для России, а напротиву того, когда бы находился под Российскою державою, или бы ни от кого зависим не был, то не токмо безопасность России надежно и прочно утверждена была, но тогда находилось бы Азовское и Черное море под ее властью, а под страхом ближние восточные и южные страны, из которых неминуемо имела бы она, между прочим, привлечь к себе всю коммерцию…»
Предложения, высказанные Воронцовыми докладе, понравились Екатерине своей четкостью и дальновидностью. Особенно мысль о независимом Крымском ханстве. Для себя она уже решила, что следовало потребовать от турок после виктории. Но ей нужна была уверенность в правильности этого решения. На первом заседании Совета Орлов, по ее указанию, попытался заговорить о будущих выгодах, но тогда вопрос остался без ответа. Сегодня он был получен из уст Панина, которого, может быть, не явно, а ожидая ее, императорского, слова, поддержали все присутствующие.
— Российская империя не может надевать кафтан с одним рукавом! — гордо изрекла Екатерина, тряхнув длинными завитыми локонами. — К Европе — и для коммерческих, и для военных предприятий — удобнее две руки протягивать: одну с севера, другую с юга… Без Черного моря этого сделать нельзя!..
3
В середине декабря назначенный командующим Второй армией Петр Александрович Румянцев расхворался. Но дел не оставил — лежа в постели читал бумаги, диктовал ответы. Встал на ноги лишь раз, когда в Глухов из Санкт-Петербурга приехал назначенный к нему в подчинение и помощь генерал-аншеф князь Василий Михайлович Долгоруков.