Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
Некоторое время татары внимательно следили за движением русского войска, потом стали неторопливо приближаться к нему, стараясь оставаться вне досягаемости пушечного выстрела. А вскоре перешли к более решительным действиям, сделав несколько попыток атаковать небольшими группами.
И каждый раз Миниху приходилось останавливать каре, чтобы орудийными выстрелами артиллеристов и ружейными залпами пехотных батальонов отогнать нападавшего неприятеля, расчистить дорогу к Кезлеву.
И хотя какого-нибудь ощутимого успеха эти атаки не приносили, татары не прекращали
В конце концов осерчавший от вызывающей басурманской наглости Миних выделил несколько полков донских казаков генерал-майора Генна для внезапной атаки. На рассвете казаки храбро напали на один из ближних отрядов, лихо помахали саблями, срубив немало татар, но, встретив упорное сопротивление, впечатляющей победы так и не добились.
Свирепый Миних сделал из Генна козла отпущения — отдал под суд. Через несколько часов несчастный генерал был разжалован и, сменив расшитый золотой нитью генеральский мундир на суконную солдатскую куртку, зашагал вместе с гренадерами одного из полков.
А татары, напуганные казаками, изменили тактику — теперь перед закатом солнца они отходили подальше от армии, но на рассвете неизменно возвращались назад, продолжая досаждать своими наскоками.
Первые дни марша на Кезлев юный прапорщик Долгоруков был бодр и весел, мечтательно представлял себе будущие сражения с турками и беззлобно подтрунивал над старыми солдатами, с молчаливой угрюмостью отмерявшими версту за верстой по кочковатому бездорожью. Но спустя неделю от его энтузиазма не осталось и следа.
Выступая в апреле в поход из Царичанки, Миних приказал предельно сократить число офицерских и артельных солдатских телег, чтобы сделать движение более скорым, А продовольствия взял только на шесть недель, велев генерал-кригскомиссару князю Никите Трубецкому заготовить на Украине необходимые запасы, чтобы потом, установив коммуникацию с армией, подвозить их по мере необходимости. Но обоз получился все-таки громоздким — несколько тысяч телег, а управление интендантским делом оказалось организовано из рук вон плохо. Эти просчеты уже на подходе к Крыму поставили медленно шагавшую армию в тяжелейшее положение, обострившееся еще больше на маршах за Перекопом.
Обложенное со всех сторон многотысячной татарской конницей, огромное каре, собрав внутри себя весь обоз и артиллерию, словно большая ленивая черепаха, неспешно ползло по безводной крымской степи. Двигавшиеся в страшной тесноте повозки врезались друг в друга, застревали, ломались, и каждый раз приходилось останавливать все каре, ожидая, когда ездовые растянут намертво сцепившиеся телеги, заменят развалившиеся колеса, устранят прочие повреждения. Останавливаться приходилось едва ли не через каждые 400–500 саженей. И все это под убийственными лучами обжигающего солнца, без воды и прохлады, в страшной духоте и зловонии от испражнений скота.
Взятые с собой запасы продовольствия почти закончились,
Столкнувшись с неиспытанными ранее трудностями похода, Долгоруков исхудал, потускнел взором и о сражениях уже не думал — хотелось только поесть хорошо и выспаться на мягкой, как дома, перине.
Тупо глядя в согнутую под тяжестью ружья и ранца спину шедшего перед ним солдата, Василий машинально, словно заведенная ключиком механическая игрушка, переставлял тощие мальчишеские ноги, обутые в разбитые, подвязанные веревочкой башмаки. Другой обувки у него не было, но один из седоусых ветеранов подсказал, что башмаки можно будет снять с кого-нибудь из убитых или померших от болезней солдат.
— Ты только не зевай, — устало ощерил желтые от табака зубы ветеран. — А то другие стащат…
Послушавшись его совета, Василий стал прохаживаться между обозных телег, из которых торчали в разные стороны ноги лежавших на них больных и немощных солдат, вполглаза присматривая себе башмаки нужного размера. И вскоре, дождавшись удобного случая, незаметно стянул в ночной темноте башмаки у валявшегося в бреду гренадера. В отличие от его прежних изящных, на тонкой подошве туфель, новая обувка была простой, но крепкой, а главное — удобно сидела на ногах. Идти стало легче, хотя от голода Долгоруков по-прежнему шел пошатываясь из стороны в сторону.
С каждым днем нехватка провианта и фуража становилась все острее. Доклады офицеров рисовали Миниху столь удручающую картину, а страдания и потери от голода и жажды были столь велики, что татарские набеги на каре можно было считать забавными детскими шалостями.
Тогда фельдмаршал принял хотя и рискованное, но неизбежное решение. Он приказал выделить от каждого полка по две телеги, вывести их за пределы каре и, как только впереди покажется какая-нибудь татарская деревня — ехать туда, чтобы забрать у жителей без жалости все имеющиеся припасы.
Впрочем, жалеть было, некого: прослышав о движении армии, жители окрестных деревень заранее покидали свои дома, прихватывая все, что можно было унести, угоняя овечьи отары, лошадей, верблюдов, быков. А тот хлеб, что не могли увезти, пытаясь сохранить, зарывали у домов в глубокие ямы.
Тем не менее отправленные на поиски пропитания солдаты легко находили эти плохо замаскированные в спешке тайники, лопатами разрывали ямы и вычищали их до последнего зернышка. А потом, загрузив на телеги все найденное, торопливо поджигали разграбленные дома, поспешая вернуться под защиту каре. Иногда после таких рейдов полки добывали по три-четыре четверти хлеба.