Князь Ядыгар
Шрифт:
Но я этого уже ничего не видел, цепляясь за гриву взбесившегося коня. Уже у ворот закусивший удила жеребец со всего размаха напоролся на три – четыре бердыша, которые выставили перед собой стрельцы. А я подобно птице, пролетел с десяток метров, и вонзился в какой-то сарай, где и потерял сознание.
… Очнулся я от того, что на меня вылили ведро воды. От души плеснули зверски холодной, почти ледяной, водой! Громко задышав, я поднял голову и попытался пошевелиться. «Поймали, все–таки... Б...ь, к дыбе привязали, как куренка. А теперь, что, ощипывать будут?».
Это явно был какой–то подвал. Пара скорее коптящих, чем горящих
«О, а я-то замерзнуть боялся. Падлы, и огонек приготовили!». Заметил я железную жаровню с углями, рядом с которой копошился довольный мордастый детина с дебиловатым выражением лица. Одетый в кожаный передник, он осторожно перебирал пару каких–то железяк весьма странно вида.
– Очнулся, великий государь, – из полумрака темницы, где, казалось, никого не было, вдруг раздался знакомый и столь же ненавистный мне голос. – Вона, злодейская рожа, головой вертает по сторонам.
Подвешенный на дыбе на врезавшихся в тело веревках, я поднял голову. «Смотри–ка, какая тут у нас собралась спряталась». Из полумрака выступил сначала торжествующий Курбский, а затем и сам царь. Последний был черней тучи. Казалось, вот-вот и из его глаз начнут исходить молнии, сопровождаемые громом.
– Зрав будь, государь, – прохрипел я, пытаясь приподняться. – Что-то уж больно много мне милостей от тебя выпало, – попытался улыбнуться, но получилось плохо. – И хоромы вона какие каменные, и почивальня дубовая, и веревки добрые, крепкие... Вот друга любезного, князя Курбского только рядом не хватает...
Закончить мне не удалось. Переменившийся в лице князь не выдержал и, подскочив, залепил мне кулаком в лицо.
– Сдохнешь тута аки червь навозный, – зашипел он мне в лицо. – А вздумаешь меня очернять, на крюке тобе повесят и жечь будут.
– Зачти ему, княже, его прегрешения, – царь прервал шипение Курбского. – Горько мне слушать сие отпорство. Горько. Сродник мой по духу и тот предал...
Курбский уже тащил из–за пазухи пачку бумаги – криво обрубленных толстых листов, на которых надо полагать и было записано мое обвинение. «Да, здесь все очень серьезно. Документы с подписями, печатями. Может еще и свидетелей приведут, что это я застрелил Кенеди...». Я еще хорохорился, снова надеясь выкрутиться из этой переделки сухим, но вкус соленой крови с разбитого рта мне говорил совсем о другом.
– … В том, – приходя в себя, я едва не пропустил начало. – Чта замышлял на великого государя черную волшбу. В опочивальне татя Ядыгара схованы были ларчики с зельями премерзкими, отвратно пахучими, коими он ворожбу свою творил на великую государыню. Поведала о сем сенная девка Аринка, в чем крест целовала. Мол тать Ядыгар зельем ее опоил, чтобы красотой неописуемой наделить.
В другое какое бы время или в другом месте я бы наверняка посмеялся над этими обвинениями. Подумаешь,
– … А владыка Макарий поведал, что сей колдун ведает тайнами счета. В силе его великой многие, многие, многие числа слагать. Что монаси днесь и ночесь слагают, Ядыгар сразу могет, – продолжал зачитывать то ли приговор, то ли сами доказательства. – Что, антихристово отродье, скалишься? Не по нраву?! – уже от себя добавил Курбский, услышав, как я скрипел зубами от бессилия. – Також желал тать Ядыгар отъехать к литовинам и ляхам, для чаго принял от оных злато и серебро. Желал он привезть литвинам и ляхам фузеи тайные скорострельные, что зело потребны великому государю для войска.
Слушая это, особенно последнее, я даже рот раскрыл от удивления. Сколько всего было здесь намешано, что диву даешься. «Чего он плетет? Если я быстро считаю, что сразу колдун? Да? А, какие к черту литвины и ляхи? Какое мне еще предательство шьют?! Почему?». Мне было и невдомек, что мои неосторожные расспросы про дорогу через Ливонию могут быть восприняты так неоднозначно. «Спросил ведь только про дорогу: как, Б...ь, на чем, ехать в Европу. Они нам вообще охренели?! Уже предатель, уже перебежчик! Ваня, что вообще больной? Неужели не видит, что все это шито белыми нитками? Ваня, черт тебя дери?!». В этот момент, вися на веревках на дыбе, я все равно не верил в реальность происходящего. Казалось, что еще немного и царь громко засмеется, а потом обнимет меня и вновь назовет «своим молодшим братом».
– Опять скалишься, пес? – вновь мое недоуменное выражение лица Курбский принял за насмешку. – Нашли мы твое иудино злато. Полные котомки на заводных конях были набиты монетами. Отвечай, иудушка, кем сие злато дадено? – к моим ногам Курбский кинул две перевязанных между собой котомки. – Ляхи? Аль литвины? Кто?
И с замаха мне еще раз заехал по лицу. Смачно приложил, с брызгами крови во все стороны и, кажется, вылетевшим зубом.
– Гошударь, – прошамкал я разбитыми губами. – Наветы все это. Ложь поганая. Оклевета...
Курбский уже воткнул мне кулак под ребро, затыкая рот.
– Ложь? Наветы? А сие грамотка? – я с трудом вдыхал воздух и не сразу узнал, что за бумагой тот тряс перед моим лицом. – А? – это было письмо с предостережениями, которое я оставил царю. – Твоя грамотка? Пишешь, что не след ходить воевать Ливонские земли, а сам, иудушка, к ливонцам похотети переметнуться... Ха–ха, не след воевать! Убогий ты умишком–то, как твои господари из Ливонии и Ляхии. Мало у них оружных воев да тюфяков добрых. Конницы же еще меньше. Слабы они против государя нашего. Видно ливонский магистр спужался зело воев православных и решил тебя, государь, извести. А злыдень энтот, продался за проклятое золото схизматиков! Давно тебя, пес, извести надо было! Нюхом я чуял, что ты всамделешний тать, убивец и колдун! Нежта уже позабыл про знаки свои колдовские, на грамотке писанные? Вота они! Вота! Все здеся! – тряханул князь листком, на котором взгляд мой задержался на моих же машинальных каракулях – крестиках и звездочках. – Зри! Вот сие колдовские письмена!