Князь. Записки стукача
Шрифт:
3 марта
Вчера вызвала к себе Императрица. Она ссохлась – говорят, легкие совсем плохи. Государь к ней заходит редко. Все время у любовницы.
Сказала:
– Никола, тебя надо женить.
Видно, отец что-то почувствовал и нажаловался. Решено купить для меня дворец умершей княгини Н-ой. Говорят, она была любовницей знаменитого графа Сен-Жермена и будто бы ее привидение живет в спальне… Все это хорошо. Но лучше бы дали деньгами. Деньги нужны до крайности. Может, умершая княгиня явится с того света… и даст?
Императрица уезжает лечиться в Канны.
Осматривал будущий мой дворец с нею.
Она сказала, усмехаясь:
– Как много лишнего. Неужели вы думаете, что я смогу с вами спать в этой безвкусице?
Но, услышав про привидение, осталась…
Ночью привидение не появилась, и утром она, презрительно усмехнувшись, ушла, запретив за ней ходить. Наказала – оставила без следующей ночи. Проклятие!
Однако привидение есть. Вчера проснулся посреди ночи. Из стены выплыла голова невероятной красоты… Она проплыла через комнату, как шаровая молния, которую я видел в детстве. Господи, спаси! Я лежал весь в поту… Я так и не знаю – не приснилось ли мне это.
Вчера все закончилось. Самая безумная ночь в моей двадцатичетырехлетней жизни.
Лежала мертвая на постели… Потом сказала:
– Надеюсь, вы поняли?
И замолчала.
Молчал и я, хотя… понял.
– Сегодня расстаемся. Я спала с вами честно, и вы… – помолчала, – должны со мной напоследок… расплатиться до конца.
И назвала воистину безумную сумму.
– Таких денег у меня нет и не было.
– Отыщите, Ваше Высочество. Они необходимы для продолжения моей работы. Вы давали куда больше той потаскухе.
Откуда-то все знает!
– Надеюсь, милая, я хотя бы узнаю, какая у вас работа?
– Думаю, вы уже давно догадались…
Лежала голая на кровати. Мучительно люблю ее.
– Вам нужны подробности? Хорошо. Мой отец генерал. Моя мать родила ему пятерых здоровых детей… Их жизнь – еда, карты, послеобеденный сон… Содержание жизни – тысяча съеденных котлет. Но я поступила на женские курсы. И там встретила других людей. Совсем молодые люди… Но они обладают совестью, которой у вас нет, и у моих родителей тоже… Мы собирались и говорили об одном – как мы обязаны отдать долг самому нищему, самому забитому в мире народу, которым ваша Семья беспощадно правит двести пятьдесят с лишком лет… Я в Лозанне изучила медицину. Вернулась в Россию, закончила фельдшерские курсы. И отправилась в глушь… У меня было три волости. Восемнадцать дней из тридцати приходилось быть в разъездах по деревням. Бездна нищеты и горя. Грязные, истощенные люди, на каждом шагу – ревматизм, почти все страдают кожными болезнями, неисправимые катары, сифилис, не щадящий никакого возраста, струпья, язвы, невообразимая грязь в жилищах… В первый месяц я приняла восемьсот человек больных, а в течение десяти месяцев – пять тысяч! И тогда мной овладело отчаяние – где же конец этой нищете?! И что за лицемерие – давать им лекарства среди такой обстановки? И как нарушить их бесконечное терпение, пассивность, страдание? И мы решились… Теперь сотни молодых людей, думающих о своем народе, пойдут летом в народ. Мы переоденемся в их одежду, будем работать, как они, и жить на гроши, как они, чтобы пробудить их ото сна, объяснить, как их угнетают. Ваш папаша, правительство об этом знают и принимают
Это краткое изложение. Она произнесла речь на добрый час. Что ж, она права – я догадывался о чем-то подобном. Я слышал, что какая-то тайная лига революционеров образовалась в Германии. Дядюшка Вильгельм что-то говорил отцу и, кажется, очень потешался. А ведь дело, оказывается, не шутейное.
– А почему вы думаете, что я не только дам денег, но и не сдам вас полиции? Ведь, как я понимаю, цель «работы» вашей и ваших друзей – уничтожить порядок, которым так дорожит моя Семья. Ради которого живет мой отец?
Она с каким-то яростным смехом вынула револьвер… из-под подушки. Крутанула барабан.
– Сыграем в русскую рулетку? – И вмиг поднесла к виску, спустила курок… не зажмурившись. Щелчок!..
Ничего!
Я облился потом.
– По-моему, вы решили, что там нет пуль?
Еще раз крутанула барабан. На этот раз подняла к потолку. Нажала. Выстрел! Засмеялась.
– Я – заговоренная, так что ты меня не выдашь. А если выдашь – меня не схватят! – И добавила: – Революция будет всенепременно. Царь отпустил узду. И затягивать обратно поздно – он слишком слаб. Ты можешь быть первым конституционным монархом. Нам такой нужен… Потрудись для страны. Это куда веселее и интереснее, чем опрокидывать в царской ложе слабых женщин… Короче, достанешь денег – сообщишь.
Написала адрес. Дала прочесть. Тотчас разорвала…
И все – опять! Ее губы…
Шептала в темноте:
– Достань, постарайся… Какая игра у тебя впереди! Первый Конституционный монарх. Господин Эгалите. Я буду тосковать по этим ночам. Если буду стоять на плахе – приходи, улыбнусь тебе перед веревкой…
Последняя фраза все для меня решила.
– Достану».
Принес перевод Кириллову. Никогда не забуду торжества, с которым он вслух читал дневник.
Но это были последние записи. Никола перестал его писать…
Наблюдение за Великим князем шло теперь буквально днем и ночью.
Но он больше с ней не встречался.
Прошло две недели, и в воскресенье после полудня меня вызвал Кириллов.
В кабинете сидел и его заместитель.
Кириллов расхаживал по кабинету, напевал: «Гром победы, раздавайся! Веселися, славный Росс!..» Это, как я узнал потом, означало великолепное настроение. Наконец заговорил:
– Важное дело случилось, юноша. Наш Никола отправился утром на свидание в наемной карете. Великий князь поехал без охраны, но с портфелем, в котором, видимо, лежат большие деньги. Пробудет Его Высочество наверняка в этом гнездышке любви до утра. Дом сейчас окружен. Когда наш клиент покинет гнездышко, будем брать голубицу… Свидетели постыдного романа не нужны, так что… – Он не докончил.
Я понял: решено ее застрелить.
После чего Кириллов сказал, что я не буду непосредственно участвовать в операции, но должен присутствовать – наблюдать из квартиры в доме напротив. Учиться. Так впервые меня впутали в дело, грозившее убийством…
Это тоже из инструкции: «замазывать» начинающего агента участием в делах, связанных с убийствами».
В Петербурге есть печальные места, замечательно описанные моим родственником. Это был один из таких безысходных петербургских домов. Располагался он недалеко от Семеновского плаца – места, где казнили… И где, как много раз рассказывал Федор Михайлович, стоял он на эшафоте, ожидая казни, в накинутом на голову балахоне.