Княжич, князь
Шрифт:
— Открыто?
— Нет. Он в орешнике на краю поляны хоронился.
— Весьма любопытно. Как же ты смог высмотреть его — в ночи да посреди боя-то?
— Ну… Просто глянул туда, так что ли… Вроде как почуял, что именно там он и должен быть. Его и заметно-то не было в глубине, но я все равно увидел. Не только глазами, а вдобавок как-то по-другому. Затрудняюсь правильно пояснить.
— Хм… Еще более любопытно. Да ты продолжай, продолжай.
— Ага. Отче, из людей моих кто жив остался?
—
Поразмышляв над чем-то, отец Варнава прибавил полувопросительно:
— Два десятка ратных сопровождали тебя.
— Да, отче.
— Изрядно. Впору посольской свите. Когда отъезжали, дома всё ли благополучно было?
Кирилл поколебался, проговорил осторожно:
— Да вроде как.
За дверью опять послышались торопливые шаги, сопровождаемые лязгом и позвякиванием.
— Молитвами святых отец наших… — затянул нараспев новый голос.
— Аминь, аминь! — нетерпеливо прервал настоятель, поднимаясь.
Приземистый краснощекий отец ризничий внес спутанную перевязь с мечом и ножом, верхние брони и шелом с бармицей. Следом за ним запыхавшийся Лука втащил целый ворох прочих ратных одежд.
— Здесь оставляйте, — рука опустилась, указывая место, и тут же вновь поднялась в коротком знаке креста. — Спаси, Господи!
Опять оставшись наедине с Кириллом, отец Варнава подошел к куче на полу. Присев на корточки, поднял шелом; повертел, придирчиво оглядывая:
— Знатный удар был, что и говорить. Голова-то как, княжиче?
— Слава Богу, цела, отче.
— Да это, знаешь ли, мне и самому приметить удалось.
— А… Ну да. Память какие-то чудные дела творит — многого вспомнить не могу, как ни стараюсь. И еще не то снилось, не то мерещилось всякое несуразное. Временами казалось, что наяву происходит.
— Понятно и не удивительно.
Он оставил шелом, взялся за нагрудный доспех. Пальцы пробежались по рядку железных чешуй — согнутых, местами почти перерубленных пополам.
— Кровью не кашляешь?
— Нет. Но дышать тяжело. Особенно, если глубоко.
— Отец Паисий, лекарь наш, сказывал, что у тебя то ли трещина в одном из ребер, то ли даже перелом — точнее определить не берется. Как уйду, опять навестит. Благословляю пребывать в строгом послушании у него. А хорош, хорош! — последнее относилось к мечу, который отец Варнава тем временем вытащил из ножен. — Вилецких мастеров работа, Браничева школа. Славно поработал, переточить потребуется.
— Вы, отче, и в оружии толк знаете.
— Так не игуменом же меня родила матерь моя, княжиче.
Вернув меч обратно
— Да уж… Еще малость — и тебя тоже отпевать могли бы.
Внимательно осмотрел изнутри, пошарил старательно. Нахмурился:
— Кишень была зашита?
— Да, отче, — сказал Кирилл, морщась и осторожно прикасаясь пальцами к правому виску, где под льняной повязкой опять проснулась тупая пульсирующая боль.
— Разорвана. И пусто в ней. Что с тобою, княжиче? Может, кликнуть отца Паисия?
— Не надо, отче, — терпимо… Я вспомнил! Да! Было два послания.
— Вот как. А где ж другое?
— Другое… Сейчас, сейчас… Ага! Оно в том же поддоспешнике, только внутрь вшито, между слоями кожи. Со спины. Как же я забыть-то мог? Ну да, вот теперь в точности припоминаю: отец сам и вшивал, отчего-то никому из скорняков не доверил. Да еще и приговаривал при этом, дескать, у доброго воина там целее всего будет.
— Верно, доводилось мне слыхать от Вука подобные слова.
Отец Варнава потянулся к поясной перевязи, вынул нож. Мельком оглядев его, примерился кончиком острия к обрезу подола стеганого поддоспешника и принялся сноровисто отделять один слой кожи от другого. На пол посыпался свалявшийся конский волос. Вспоров простежку, осторожно просунул внутрь руку, извлек наружу сложенный вчетверо и убористо исписанный с обеих сторон листок тонкой, но плотной синской бумаги. Развернул. Подойдя поближе к оконцу и откинув голову, побежал глазами по строчкам. Между густыми бровями обозначилась вертикальная складка.
— Отче, а пропавшее письмо — это как? Плохо? — решился спросить Кирилл, когда настоятель наконец завершил чтение и задумчиво пошелестел бумагой в пальцах.
— Это никак, выкинь его из головы. Прости меня, грешного, что голодом тебя совсем заморил. Начинай-ка подкрепляться, княжиче. Ангела за трапезой. Надобен буду — зови без стеснения.
Он быстро наклонился и нырнул в низкий арочный проем. Уже из-за двери Кирилл услышал:
— Брат Лука! Княжича покорми и обиходь. После снеси все обратно да в келии приберись.
Сиделец подоткнул подушку повыше, помог приподняться. Кирилл покривился.
— Сам ведь не поешь — левою-то оно ой как несподручно будет. Давай-ка пособлю. Давай, давай. Ты не смущайся, брате-княжиче: у меня ведь послушание таково — при недужных пребывать. Со всеми-всеми их потребами. Я и суденце отхожее подам опослень, коль нужда случится. Тут стеснительного ничего и нету. Скажешь только, когда…
Кирилл стоически вздохнул, открывая рот ложке, которая двигалась ему навстречу. Первый же глоток густого куриного навара с измельченным белым мясом, овощами и кореньями изрядно удивил его.