Княжич
Шрифт:
Отдышался. Успокоил сердцебиение. Рванул по помосту что есть мочи…
Только сердца стук. Дыхание тяжелое. Грохот ног по настилу деревянному. Да еще звонкие щелчки железа об мореный дуб.
Точно.
Дока стреляет. Трижды успел он стрелу на тетиву наложить. Трижды выпустил смерть мне вдогонку. Да только повезло мне. Быстрее смерти я оказался. Вспугнутым оленем пронесся по Большому крыльцу. Дверь входную рванул.
Заперто!
«Когда же это в детинец дверь запирали?» — удивиться успел.
И понял вдруг, что стою перед лучником, точно вошь на ладони. Открытый весь. И луна нежданно на небо выкатила. Меня осветила. Бери хоть
Но что-то медлит убийца… не слышно жуткого шуршания…
Тихо…
Я глаза открыл…
Никого.
То ли стрелы у лучника кончились, то ли спугнул его кто. А может, Доля моя решила, что рано еще в Репейские горы мне отправляться. Как знать…
Я выждал еще пару мгновений, а потом забарабанил кулаками в дверь.
— Сейчас… сейчас…—из-за детинца послышалось.
Домовит распахнул дверь.
Не помню я, как внутри очутился. Заорал на ключника. Голос сорвался. Петуха дал:
— Вы тут что?! С разума сошли?! Почему двери на запоре?
— А ты чего по ночам блукаешь? — спокойно так Домовит спросил.
Я ошалело вытаращился на него:
— Сроду же не запирали.
— Сроду не запирали, а сегодня князь велел. — Невозмутимость Домовита было мне, как снадобье успокоительное. — Я же думал, что ты уж спишь. Вот и притворил. А ты где-то шлындаешь.
— Отец спит? — Тревога за него всколыхнула душу.
— Да. У себя. Устал он с дороги. Велел не будить. А ты чего такой взбаламученный?
— Нет… ничего… темени испугался.
— Так луна ж на дворе. Эх ты, — вздохнул ключник. — Здоровый уже, а все ночи пужаешься. Спать иди. — Он зевнул, снова запер двери и пошел к себе.
Я тоже к себе поднялся…
Только не спалось…
Никак я понять не мог, почему меня жизни лишить хотели. Почему? Да и кому это нужно?..
Все же заснул…
И во сне Любаву увидел. Словно мучает девчонку страшный зверь. Ящур [69] злой. Обвил ее кольцами. Головами рогатыми шипит. А голов у него целых семь. И у всех лица варяга угрюмого. Того, что я лопатой забил.
Увидал меня Ящур. Засмеялся жутко. Головами замотал. Языками раздвоенными сучит. Не хуже гадюки-змеи лесной.
— Зачем, — шипит, — ты меня жизни лишил? А Любава стоит — ни жива ни мертва. Только в глазах у нее тоска смертная.
— Отпусти ее, — я ему в ответ. — Я тебя жизни лишил, мне и ответ держать. Отпусти.
69
Ящур (Яша) — ипостась Чернобога. Враг рода человеческого. Представлялся в виде многоголового змея, который жил у легендарной реки Горынь. Отсюда его былинное имя Змей Горыныч. Считалось, что до прихода в Мир Ящура на земле царил порядок и справедливость. Но в тяжелой войне между Белобогом и Чернобогом люди поддались на хитрость Ящура и попали под его власть. Пращуры — предки славян, жившие до прихода Ящура.
Смотрю, а он хватку свою ослабил. Кольца развил. На меня пополз. Боязно мне. Так боязно, что зуб на зуб не попадает. А он все ближе и ближе. Плюет в меня огнем. Из ноздрей пар повалил.
Окутало все вокруг этим паром. Где Любава? Где Ящур? Не разобрать.
И вдруг понимаю, что все это снится мне. И стрела сразу пропала. И пар из ящуровых ноздрей развеялся. И стою я под кустом ореховым. Вьюга кругом. Зима. А передо мной волк стоит. На меня смотрит. И ведь знаю я, что вырос уже давно, а все как маленький.
— Избавиться от меня хотел? — человеческим голосом волк мне говорит. — Ан не выйдет, — и в оскале клык желтый показал.
Потом подошел ко мне. Лапу задрал. Возле правой моей ноги. Пометил меня и прочь потрусил…
А я вскочил с лежака, словно ужаленный. Темно кругом. Тихо, как в скрыне [70] . И никак я понять не могу, то ли во сне он мне привиделся, то ли наяву?..
70
Скрынь — сундук.
Понял, что это сон. Просто сон. Упал на лежак и… точно в омут провалился…
28 августа 942 г.
Утром я проснулся раньше всех. Только рассвет забрезжил. Поежился от утреннего холодка, а из головы давешний сон не идет. Хоть снова к Берисаве езжай — страх прогонять.
Подошел к оконцу, на небушко заалевшее посмотрел.
— Куда ночь, туда и сон, — сказал, как бабуля учила.
И полегчало вроде. Так что и рад бы я к Берисаве отправиться да Любаву повидать, только недосуг мне. Сперва узнать надо, кто стрелял в меня. И зачем?
Спустился я вниз, через горницу, тихо, чтоб не разбудить домочадцев, прошел. Двери отворил. На рассветную стынь вышел.
А Коростень уж оживать начал. Холопы рты в зевоте дерут. Доспал не доспал, а управляться надо. Знают, что Домовит-ключник с них строго спросит.
Даже дочь свою, Загляду, не жалеет. Ни свет ни заря, а она уже откуда-то к детинцу бежит. В руках корзина с бельем.
— Здраве буде, княжич. Что-то ты раненько нынче.
— Не спится. Утро хорошее.
— Утро знатное, — улыбнулась она. — Над Ужом туманище. Хоть топор вешай.
— На реке была?
— На реке, — кивнула. — Прополоскала кое-какую одёжу для Малуши. Да еще колту [71] искала. Хоть Перунов день минул, только мы все одно вчера купались [72] . За все лето третий раз.
— Да, — согласился я, — лета почитай, что и не было. То дожди. То Ингварь… И что с колтами?
— Да потеряла одну. Вот с утра поискать решила. А то батюшка заругает. От матери они остались. Память ее.
— Нашла?
71
Колты — височные кольца.
72
После Перунова дня (3 августа по новому стилю) в речке Уже не купались. Считалось, что вода после того, как «Перун в воду помочится», становится холодной и от купания можно простудиться.