Княжич
Шрифт:
— К Любаве тебе надобно.
— Успеется, — она спокойно в ответ.
Точно забыла, как меня встретила. Как в ноги кинулась.
— Что там? — причитает. — Что с дочерью? Что с Микулой? — тревожится.
— Живы они, — отвечаю. — Только Любава в беспамятстве.
А самого бьет мелкая дрожь. От натуги колотит. Ну да это ничего. Добрался же. Остальное не важно.
— Я же знала, что гости будут. — Берисава налила из корчаги молока. — С утра в дом воробей залетел. Примета верная. Только думала, за тобой приедут. А видишь, как повернулось.
— Я
— Ты здесь побудешь до утра, — сказала она мне, молока парного подала, хлеба кус.
— Нет, — жую, а сам головой мотаю. — Я с тобой пойду.
— Куда тебе?
— Не останусь я. Там медведица с медвежатами. Растревоженная она. Злющая. А я знаю, где она. Мимо проведу. Без меня как ты потемну пойдешь?
— Это ж Топтыга, — улыбнулась она. — У нее пестун да двое маленьких?
— А ты почем знаешь?
— Так я ее с медвежонка знаю. Ее Микула лет пять назад притащил. Она человека не тронет.
— Человека не тронет, а коня моего порвала. И меня чуть не закатала, — вспомнил я оскаленную медвежью пасть и поежился.
— Видать, ты ее вправду пугнул.
— Выходит, что я от ручной медведицы бежал?
— Выходит, так. Только ты же не знал, что Топтыга приваженная. — Она поправила рукой волосы, перевязала платок потуже и посмотрела на меня. — Ладно. Пора мне, а ты лежи.
— Нет, тетка Берисава, — сказал я упрямо, вставая с лежака. — Все одно с тобой пойду.
— Что ж с тобой поделать? — залила она огонь в очаге.
21 июля 942 г.
Я проспал до вечера…
И сон мне странный снился.
Словно я маленький совсем. И луг вокруг огромный. Цветами раскрашен. А я посреди стою. И небо надо мной синее-синее. Высокое. Радостное.
И понимаю я, что Мир большой-большой. И я в нем всего лишь частичка малая. И смешно мне от этого чувства. И страшно, аж дух захватывает. И смеюсь я, и плачу одновременно. Маленькому-то плакать не зазорно.
Тут смотрю — мама ко мне подходит. Светлая. Чистая. Вся светится.
— Добрынюшка, — говорит. — Мальчик мой. Как вырос-то ты! Каким пригожим стал.
Берет меня за руку. И ведет сквозь туман, невесть откуда налетевший. А я за мамкину руку держусь. Потеряться в тумане не хочу. И вдруг понимаю, что нет уже ее руки. Пропала. Хватаю, хватаю вокруг ручонками. Только в ладошах туман один остается.
И горестно мне оттого, что один я остался. И понимаю, что теперь самому тропинку из тумана искать. И вроде сразу не маленький я, а такой, как есть.
Бреду через туман, а он все не кончается. И хочется мне опять на тот луг, да догадываюсь, что возврата нет…
— Княжич, — слышу, зовет кто-то. — Княжич! А я понять не могу, то ли сон это продолжается, то ли Явь уже…
— Княжич!..
— Кто это?
— Это я, Микула. Тут
— А Любава где?
— С ней все хорошо будет. Слышишь, княжич, встать тебе надобно. — Он неуклюже переминался с ноги на ногу,
— Что? — встрепенулся я. — Варяги опять?
— Нет. Тебя Берисава ждет. Для тебя и для Любавы обряд приготовила— Будет из вас страх выгонять. Ты как? Сам-то дойдешь, или отнести тебя?
— Сам дойду, — отвечаю.
Я скоро пожалел, что отказался от Микулиной помощи. Кое-как спустился из горницы. Наступать на истыканные сучьями и хвоей ноги было больно. Опираться на иссеченные пальцы — еще больнее. Тело ныло так, как будто меня вчера целый день Гридя со Славдей мутузили, а все Поборовы лучники им помогали.
Кое-как добрался я до коновязи, где на этот раз был привязан не ратный давешний конь, а рабочий, чуть зануженный, но сытый и довольный жизнью мерин.
— Давай, княжич. — Микула подсадил меня. — Дорога не близкая, но нужная.
Он рванул узду. Мерин горестно вздохнул и поплелся за хозяином.
Микула вел мерина под уздцы. Дорога оказалась и впрямь неблизкой. Я сидел на широкой спине мерина. Сидел и радовался тому, что огнищанин не видит, как мне тяжело дается дорога. Я старался не замечать ни усталости, ни боли. Ведь худо или бедно, но я ехал, а не шел пешком.
Между тем небо потемнело. А вскоре и вовсе скрылось среди разлапистых ветвей. Прошло еще немного времени, и я уже с трудом мог различить уши моего коняги.
А Микула все шел и шел. И я никак не мог понять, как же он различает тропу.
— Долго еще? — не стерпел я.
— Да пришли уже, — услышал в ответ его голос. — Видишь, вон Берисава костры запалила.
И верно. В бездонном мраке леса засветились яркие огоньки.
— А Любава там?
— Я еще с полудня ее перенес.
— Не пришла она в себя?
— Она вроде как в себе, — сказал Микула растерянно. — А вроде как спит. Мать говорит, это страх на нее напал. Да скоро сам увидишь.
Вскоре мы и вправду вышли на поляну. По краям ее пылали костры. Двенадцать. По кругу. А посередине поляны торчал из земли огромный валун. Говорят, что, когда волоты [52] супротив богов восстали, они этими валунами в Божье Воинство кидались. Китоврас [53] им тогда такого задал. В него же, скакового, не так просто попасть. Вот и разбросаны такие камни по всей Древлянской земле.
А люди вокруг них собираются. Ведуны требы приносят. Кощуны поют. Через них с богами разговаривают. Сколько в камнях этих силы волотовой накопилось? Попробуй сосчитай. Не простые то камни. Нужные.
52
Волоты — великаны, чем-то схожие с античными Титанами.
53
Китоврас (Полкан) — полуконь, получеловек. Кентавр.