Княжий человек

Билик Дмитрий Александрович

— Значит, черт твой… прислужник? — спросил Василь, пользуясь тем, что мы с ним хорошо общались.

— Ага. В карты его выиграл у большака.

— Эвона как, — искренне удивился трактирщик. — А зачем?

— Парень он хороший.

— Ага, хороший, — не поверил Василь. — Ты Матвей, человек новый, может, не все понимаешь. Черти это вроде мусора среди нечисти. Никакой пользы от них нет, один вред. А ты его сюда привел. Да не городского баламошку, а лесного. Ты же с крысой или помоешником за один стол есть не сядешь.

— Я ему это с первого

дня и говорю, — вальяжно ответил бес. — Не ровня Митя нам, хоть парень и неплохой.

Видимо, после определенного воздержания рюмка алкоголя сразу ударила в голову. Или, может, напиток действительно оказался крепким. Помнится, меня стакан медовухи Василя заставил забыть все.

— Так, говорливый, бегом в портсигар, — недовольно приказал я бесу. И уже обернулся к Василю. — Нечисть она разная бывает. И порой очень сильно удивляет. Вот думал ты, что черт может от лешачихи рубежника спасти? А он спас. Поэтому и будет ходить со мной везде и всюду. И никто ему слова не скажет.

Я вышел из кружала, широкими шагами меряя брусчатку. Не знаю, что меня так выбесило. Темнота и непонимание рубежников? Или несправедливость нового общества?

Рубежники жили стереотипами. В случае опасности, эти самые стереотипы позволяли в довольно краткий миг определить, кто свой, а кто чужой. Вот только мир не делился на совсем белое и черное. Это я теперь понял.

— Не обижайся на них, Митя, — сказал я. — На крыс и прочее такое.

— Так я не обижаюсь, — ответил черт. — Этот рубежник как есть, так и сказал. Пользы от нашего брата мало. Обычно больше вреда.

Почему-то смирение Мити разозлило меня еще сильнее. Поэтому книжную клеть я чуть ли ногой открыл, ворвавшись словно вихрь. И тут же, даже не успев осмотреть внутреннее убранство избы, получил указкой по рукам.

Нет, меня раньше били. Просто обычно этому предшествовала определенная прелюдия в виде разговора. «Ты местный?», «Есть сигаретка?», «Чего смотришь?». Тем для того, чтобы подраться имелось с избытком.

После того, как я стал рубежником, то появилась определенная самоуверенность. Я понимал, что за мной есть существенная сила, с которой необходимо считаться. А уж после посвящения, можно сказать, «поймал звездочку» относительно собственной безопасности. И тут вдруг указкой по рукам. Признаться, к такому жизнь меня не готовила.

— Не шуметь! — шикнул на меня невысокий человек. — Тишина должна быть в библиотеке.

Я обескураженно разглядывал толстячка лет пятидесяти в коричневом теплом кардигане, брюках со стрелками и кожаных потертых тапочках. Глядел он на меня возмущенно, из-под толстенных очков в роговой оправе. А свободной рукой поглаживал проплешину на затылке.

Неприметный такой обыватель. Самое интересное, что именно им он и был. Самым обычным человеком — чужанином. Однако я чувствовал за ним внушительную силу. Множество собранных вместе чужих хистов, оберегающих этого человека. И запоздало ощутил мелкие печати, разбросанные по всей книжной клети. Все нити которых сводились к нему.

Что

интересно, нити были короткие. И окажись он, к примеру, на площади Подворья, они бы оборвались. Очкарик будто был привязан к этому месту. Но именно здесь обладал небывалой силой.

— Здрасьте, — кивнул я. — А вы кто?

— Хранитель, — важно ответил собеседник, впрочем, говоря тихо, вкрадчиво. — Мудрый Соломон и скромный Конфуций сих стен.

— Если бы вы про Конфуция не сказали, я бы подумал, что вас Соломон зовут.

— Нет, я Самуил Ефимович.

— Почти угадал.

Мы кивнули друг другу, привычно не пожав руки. А очкарик продолжил.

— Значит, вы и есть тот самый новый рубежник, о котором все говорят.

— Наверное. И что говорят?

— Да ничего конкретного. Только вчера вписали. Идемте, покажу. Прошу вас, ради всего святого, не шумите. И вы, и ваши спутники.

Он замахал рукой, привлекая наше внимание, и я зашагал за ним. Вообще, изба оказалась вместительной и состоящей из трех огромных комнат. Какая-нибудь очередная пространственная магия.

Что интересно, кроме шкафов с книгами и рукописями, здесь стояли сундуки, оплетенные цепями и порой закованные на несколько висячих замков.

— А что там? — сам перешел на шепот я.

— Книги, — так же тихо ответил Соломон-Самуил. — Понимаете, молодой человек, книги бывают разные. Есть те, для обложки которых используют кожу девственниц. Был такой фетиш у рубежников прошлых. Другие вымачивают в крови святых людей. Третьи… В общем, много всего нехорошего делали.

— Такое ощущение, что девственницам во все времена жилось довольно скверно. И что с этими книгами не так?

— То, что создано со злом, несет в себе зло. Потому мы оберегаем от них случайного захожего. Однако они будто живые. Только и ждут момента, чтобы дотянуться до хиста, так сказать, начать взаимодействовать с ним.

Мы дошли до третьей комнаты, в середине которой на постаменте стояла гигантская книга.

— Толковая? — спросил я.

— Она самая, — кивнул библиотекарь. — Толковая книга Выборга и окрестных земель со времен…

Самуил внезапно запнулся, начав что-то считать про себя. Я же махнул рукой, избавляя его от той муки.

— Ясно, старая, короче. Так что там про меня?

— Вот, — указал хранитель книжной клети на последнюю страницу.

Я подошел поближе, даже встав на подножку. И прочитал.

«Зорин Матвей Сергеевич, по прозвищу Бедовый. Принял хист у Елены Викторовны Ростешовой, по прозвищу Спешница. Присягнул на верность Великому Новгородскому Князю Святославу Пятому Никитинскому на четвертом рубце».

Вот так полезно ходить в библиотеки. Можно много интересного прочитать. В кои-то веки узнал, как звали старушку. Да и имя князя выведал. А еще понял, что нахожусь под колпаком. Даже мое отчество узнали.

— А можно? — спросил я, указывая на Толковую книгу.

— Конечно, — ответил Самуил. — Ее нельзя уничтожить обычными средствами.