Княжий пир
Шрифт:
Ворота качались, придвигались медленно, хрипели. Здоровой рукой Добрыня придерживал Лесю. Перед воротами и калиткой земля выбита до твердости камня, но, несмотря на изнеможение, ему почудился тревожный запах большого сильного зверя.
К удивлению, калитка подалась от легкого толчка. Двор был залит странным багровым светом, недобрым и зловещим, низкое красное небо нависало, казалось, над самой крышей, словно над постоялым двором полыхала красная заря. Просторный двор пуст, только у коновязи сопели и чесались кони. Там осталась глубокая тень, Добрыне почудилось, что в той тени не только кони, а если кони, то слишком странные. Однако в голове
Двор покачивался, но здание приближалось с каждым надсадным сапом. Красное, как раскаленное в горне, крыльцо, высокие ступени, перила резные, но толстые, дубовые, не переломить, даже если рухнуть сверху всем телом…
Ступени исторгали хрипы и стоны, наконец приблизилась дверь. Добрыня на всякий случай посторонился. Выждал, но из двери никто не вылетел головой вперед, тогда взялся за массивную ручку, потянул дверь.
Сразу ударило запахами печеного мяса, рыбы и мелкой птицы, сдобренной гусиным салом. Донесся приглушенный гул голосов, а когда дверь открыл шире, распахнулось просторное помещение с довольно высоким, хоть и закопченным сводом. Оно располагалось двумя ступеньками ниже, Добрыня окинул одним взглядом все разом, признал корчму с тяжелыми широкими столами, длинными дубовыми скамейками, двумя отдельными столами и резными стульями для гостей высокого звания.
На стенах масляные светильники, но по глазам больно стегнул багровый огонь двух огромных очагов. После полумрака улицы кольнул как шилом, и Добрыня, прикрыв глаза ладонью, уже по запаху определил, что в широких жаровнях поджариваются ломти мяса, еще один очаг прямо под стеной вблизи столов, там на огромном вертеле вращается туша оленя. Он хотел тряхнуть головой, не веря глазам, но побоялся, что в черепе потемнеет вовсе, позорно рухнет на пол.
Леся дышала тяжело, подпирала здоровым плечом. Мест свободных много, но Добрыня остановился, пытаясь сразу определить, что за люди и где сесть так, чтобы никто не ухватил сзади за горло.
В двух шагах в очаге бушевал, пытаясь вырваться, странный малиновый огонь, однако на вертеле жарился привычный олень. Корочка уже подрумянилась, капли жира срывались на раскаленные угли, там так же привычно шипело, зло выстреливало вверх короткими блеклыми дымками.
Перед глазами расплывались фигуры за столами, он слышал только стук ножей и ложек, шумное сербанье, чавканье. В голове ворочались и дробились камни. Перед глазами качалось, двигалось, расплывалось. Он с трудом из всех этих пятен вычленил взглядом несколько лиц: красные, грубые, другие странно бледные, успел заметить торчащие мохнатых уши, но при каждом шаге шатало, не был уверен, что не почудилось.
Отдельно пировали плечистые охотники, их он вы-членил по запаху свежей листвы, что проникает в кожу, плоть и остается на долгие годы. На столе у них только лесная дичь, а пили, судя по запаху, медовуху, зато за соседним столом шумно веселились низкорослые, но чудовищно широкие люди в зеленой одежде.
Один из пирующих обернулся. На Добрыню и Лесю взглянули странно оранжевые глаза немолодого человека. Голая, как валун на берегу моря, голова блестела в слабом свете, на груди в три ряда обереги: фигурки из дерева, камня, меди, янтаря. На ветхой душегрейке позвякивают амулеты, загадочные
За кухонной стойкой высокая женщина с копной ярко-рыжих волос резала яблоки. Над ее головой поблескивала черная доска. Добрыня, хоть в глазах и плыло, успел заметить на черной поверхности странные значки.
Перехватив его взгляд, женщина вскинула голову. Добрыня ощутил, как по телу пробежала дрожь, словно внезапно подуло морозным ветром. Роскошная копна огненно-рыжих волос встала дыбом, Добрыня сразу понял, что эта женщина… эта хозяйка — ведьма. А какие громадные зеленые глазищи! Ведьма вдвойне.
Из кухни с топотом выбежала огромная и толстая, как лесной кабан, собака, рыжая, по-кабаньи с короткой шерстью, глаза как горящие уголья, а в открытой пасти блеснули острые ножи зубов.
Женщина вышла из-за стойки, собака опустила зад на пол у ее ноги. У этого кабана в собачьей шкуре глаза оказались добрые, коричневые.
— Вам не до еды, — определила женщина. Ее взгляд с побитого мужчины соскользнул на Лесю, задержался на ее покрытой толстой коркой засохшей крови руке. — И не до забав….
— Еды… — прохрипел Добрыня. — Вина!.. Постель…
Женщина одобрительно улыбнулась:
— Слышу голос настоящего мужчины. Садитесь. Сейчас вам все принесут.
Леся усадила его за ближайший стол. Собака внимательно оглядела Добрыню и Лесю, глаза совсем не собачьи, вернулась на кухню.
Жаркий воздух, пропитанный запахами жареного мяса, проникал в легкие, согревал, Добрыня ощутил, как медленно отступает слабость, а боль притупляется, уходит в глубокие норы.
Перед ними поставили два широких блюда с жареным мясом. Ноздри жадно затрепетали, а челюсти щелкнули, как у голодного волка. Перед глазами от сильнейшей усталости все еще двоилось, расплывалось. Он даже не понял, что за мясо, руки жадно хватали горячие ломти. Обжигающие куски проваливались по горлу сразу, там внутри их хватало, мяло, грызло, расчленяло по волоконцу, а он все насыщался, чувствуя, как куски становятся все тяжелее и тяжелее…
Наконец он откинулся, обессилевший, полумертвый, но боль ушла, а в теле он чувствовал, как начинают ходить соки, переливаться, что-то спешно вздувается, наращивается, сращивается.
Леся ела вяло, лицо стало совсем бледным. Глаза смотрели печально, правая рука не двигалась вовсе, ела левой. Из-за ее плеча протянулась длинная волосатая рука с тремя пальцами, на середину стола опустился кувшин. Добрыня взял, не глядя на того, кто принес. Леся видела, как под смуглой кожей вздулись желваки: даже кувшин сейчас тяжел, но струйка темного вина полилась ровно, не пролив на стол ни капли.
— Ешь и пей, — посоветовал Добрыня.
— Не могу, — ответила Леся слабым голосом.
— Через «не могу», — сказал он настойчиво. — Я знаю… когда так устаешь, то жить не хочется. Но если заставить себя поесть, через час думаешь: что за дурак был, жизнь не мила казалась?
Ей почудилось, что усмешка по его губам пробежала чересчур горькая, витязь что-то недосказывает, но послушно начала отщипывать тонкие волоконца мяса. Во рту пересохло, мясо царапало горло.
Добрыня налил в ее кружку, Леся с недоверием всматривалась в темную жидкость. Запах непривычный, в ее краях виноград не растет, вина не знали, а в других краях не бывала, даже о Киеве только слыхала чудные рассказы…