Княжий пир

Никитин Юрий Александрович

Власий еще больше округлил глаза:

— А что случилось?

Претич заорал, ноги затопали сами, но, совладав с собой с огромным трудом, кое-как рассказал про пожар, про то, как князь сперва успокаивал гостей, потом на всякий случай передал ему ларец, так как после князя он — первый по власти и уважительности.

Власий слушал внимательно, в его темных как спелые маслины глазах появилось восхищение.

— Я не ошибся в тебе, воевода! Ты в самом деле мудр и осторожен. Другой уже бы брякнул, что в шкатулке-де пусто. Пытался бы поймать князя на лжи, а поймался бы

сам. Он тут же вцепился бы при всех: откуда знаешь?.. И все на пиру были бы свидетели, что ты предал князя. И узрели бы, что князь покарал самого знатного из бояр не просто по злобе или пьянству…

Претич прорычал:

— Да, там я сумел вывернуться… Но что теперь?

Власий покрутил головой все еще в изумлении:

— Простите, вы, славяне, удивительный народ. Я думал, простодырые… А ты вон как быстроумно все разгадал и вовремя пресек… Это так важно: думать сперва, а говорить потом. Хотя чаще все поступают наоборот!

Претич прервал:

— Да что, что теперь? Вся палата видела, как князь передал мне на хранение шкатулку с печатью!..

Ромей прикусил губу. Черные маслины заблистали влажными искорками, погасли, а сами глаза втянулись под черные выступы бровей. Лицо напряглось, желваки выступили под кожей, исчезли.

— Не спеши, дай подумать…

— Что думать? — заорал Претич. — Что думать? Пожар уже загасили или вот-вот загасят. Пора возвращать, а дальше что? Возьмет и откроет при всех!.. И все увидят, что шкатулка пуста!.. И всем ясно, что я взял с печатью, а вернул пустую!

— Погоди, — повторил ромей умоляюще, — не может быть, чтобы не было выхода.

Претич заметался, лицо белое, глаза вылезли как у рака, руками хватался то за волосы, то за подбородок, где уже торчала жесткая, как у кабана, щетина.

— Какой выход? Если бы он меня хоть пальцем тронул, всяк из воевод возмутился бы, а дружинники встали бы на мою сторону. Ну, не все, но какие-то бы встали. Все-таки я с ним еще Киев брал, этот стол добывал! В сорока битвах войска водил, ни одной не проиграл!.. А теперь, когда все увидят, что я вор, он с меня живого шкуру снимет и на кол посадит… и ни один не вступится! Вот что ты со мной сделал, гадина!

Ромей протестующе выставил ладони, белые и пухлые, которые никогда не чувствовали шероховатой рукояти меча.

— Погоди… Печать у нас? У нас.

— У меня, — прорычал Претич. — У меня, а не у нас.

— Погоди, — снова сказал ромей успокаивающе. — Давай пока что пользоваться тем, что есть. Этой печати нет цены!.. Мы сейчас изготовим бумаги, что Русь готовит войска, дабы напасть на польские земли… Или же за подписью Владимира составим послание к булгарам, дабы те вредили ромейским гарнизонам, а эту бумагу перешлем в Царьград. Если к таким бумагам будет приложена печать Владимира, то поверят, и Руси ущерба будет, как после десяти тяжких войн…

Претич был известен как умелый правитель, как рассудительный и неспешный боярин. Но он таким не стал бы, если бы не умел принимать с виду безрассудные решения, что вскоре оправдывали себя, а потом их признавали единственно верными.

Ромей еще продолжал расписывать, какой вред будет

Руси и Владимиру, когда Претич зашел бесшумно сзади. Мощный удар обрушился на затылок ромея. Он зашатался, начал поворачиваться, замутившиеся глаза взглянули в перекошенное лицо старого боярина. Толстые сильные пальцы Претича сомкнулись на объемистой шее, без усилий промяли мягкий жир, передавили мышцы, а слабые жилы угодливо прогнулись под его привыкшими к рукояти топора пальцами.

Без брезгливости он подержал хрипящее и дрыгающееся тело, а когда ноги перестали скрести пол высокими каблуками, сдавил напоследок посильнее, швырнул на пол и для верности наступил на горло. Лицо ромея было синее, язык вывалился, распухший и почерневший.

Солнечный луч дотянулся от окна, ларец на середине стола заблестел, как огромный слиток золота.

Глава 28

Проклиная всех и вся, ромеев и всю их сволочность, он перенес со стены светильник, с величайшей осторожностью долго и бережно разогревал воск на запечатанной дверце, трепетно отклеивал княжескую печать. Корявые пальцы слушались плохо, внутри все обмирало от ужаса.

Возился до утра, внутри все высохло и вымерло, а сердце колотилось как у подлого зайца. Он и чувствовал себя подлым трусливым зайцем. Когда крышку удалось приоткрыть, бережно, двумя пальцами, вложил печать обратно, сомкнул створки и старательно прикрепил веревочную печать на место.

Рассвет застал его все там же, за столом, старательно замазывающим воском щель между крышкой и самим ящиком. Скрипнула дверь, тихонько заглянул заспанный Чурилко, здоровенный бугай, которого раздразнить — легче Родопы передвинуть.

— Не спишь, дядя… Все заботы, заботы… Ой, что это? — Он тупо уставился на тело ромея.

Претич отмахнулся:

— Перепил… Может быть, его жаба задавила? Чтой-то долго не шевелится.

Чурилко потрогал гостя босой ногой, с усилием присел, пощупал, перевернул на спину:

— Ого!.. Да он уже холодный!

— Разве? — удивился Претич. — Ишь, не по ндраву ему наша бражка. Видать, кондратий хватил, как говорят у них в Царьграде. Сколько слышал, никак не мог понять, кто это. Видать, что славянину здорово, для ромея — смерть… Ладно, забери и где-нибудь закопай. У него вроде бы родни здесь нет.

Чурилко посматривал с удивлением, а Претич завернул ларец в чистое полотенце и вышел из комнаты.

Еще входя во двор, услышал удалые песни. Часть гостей вынесла столы на террасы, дабы со второго поверха смотреть на состязания во дворе, так что звон золотой посуды разносился на версту вокруг терема.

Князя не видно, Претич поднялся по лестнице. В главной палате столы все так же заполнены галдящим народом, а слуги сбиваются с ног. Князь на своем троне, чуть приподнятом выше других, ему в оба уха нашептывают Волчий Хвост и Тудор Садмизович, князь изволит слегка кивать, но глаза отсутствующие. То ли мыслями шарит по своим курятникам, куда навез-набрал жен со всей Руси, да еще и с чужих стран приволок, то ли душой унесся в дальний Царьград…