Княжий удел
Шрифт:
— А Василий что?
— Василий говорит, бери младшего, Юрия. А тверской князь не хочет: ты, говорит, дочь мою со старшим обручить должен, только тогда и поладим. А без моей помощи Дмитрия не одолеешь.
— А где сейчас Василий?
— В Твери, где же ему еще быть?
— Спасибо тебе, монах. Гонцов в Тверь слать надо. Ну теперь Шемяке не устоять!
— Это тебе спасибо, — отозвался чернец. — За правое дело стоите.
— Боярин Прохор Иванович, — подскочил к Прошке разудалый рында. — Татары в двух верстах показались! Мы на сопку поднялись, а они клиньями
— Татар-то много?
— Тьма! В нашу сторону идут!
— И неймется им! — буркнул Прохор Иванович, чувствуя, как забурлила кровь перед сражением. — Черт бы их побрал. Веди! Где увидел? — И, поддав коню шпорами, поторопил рынду.
Монах еще стоял на дороге. Ратники все так же безмятежно следовали вперед, не подозревая о близившейся беде. Кто-то из них высоким сильным голосом затянул песню, а затем, подхваченная многократно, она полетела над лесом. Оттуда, бренча саблями, показался пеший отряд воинов. Некоторое время черную рясу монаха можно было рассмотреть среди красных рубах отроков, потом пропала и она.
Прошка Пришелец приставил ладонь ко лбу, словно дозорный, пытаясь разглядеть татарские знамена. Далеко. Не видать! Однако татары вели себя странно: не скрывались по лощинам и оврагам, чтобы не быть обнаруженными раньше времени, а шли полем, высоко в небо подняв бунчуки. Думали, видно, что прятаться им не от кого, а Василия Ярославича они не боялись совсем.
Но вот первые всадники, шедшие в голове колонны, замедлили ход, потом остановились вовсе, заприметив на косогоре русский дозор.
— Татары-то никак казанские! — удивился Прохор Иванович. — Насмотрелся я на них, в плену сидя. Видишь, на знаменах дракон?
— Вижу, государь.
— Только они его и малюют. Однако как же они прошли через Нижний Новгород? Там дозор наш сильный стоит.
Татары не спешили уходить, сбились в круг, и до Прошки доносились отдельные слова.
— Ругают кого-то, только не похоже, что нас. Постой! Смотри, вон тот, в шапке лисьей, что с хвостом! — ткнул пальцем Прошка. — Да это никак чадо Улу-Мухаммеда? В Казани я с ним сошелся, на гуслях учил его играть. Стало быть, это ханичи казанские к нам пожаловали! — заволновался вдруг Прошка. — Язви их! Уши им драть надо было бы, а не на гуслях учить играть, тогда и не встретились бы.
— Пустили мы нехристей на нашу землю, а теперь и не спровадить!
Подошла дружина Василия Ярославича, растянулась по всей сопке и застыла, ожидая указа.
— Боярин, — ткнул отрок Прошку в бок. — Никак татарин к нам спешит?
Действительно, от группы татар отделился один всадник, тот самый, в рыжей шапке, и, размахивая копьем, к которому было привязано белое полотнище, поскакал к русским. Низкая лошадка весело перебирала короткими ногами и уверенно взбиралась на холм.
— Урус! Урус хорошо! — орал татарин, размахивая копьем, и полотнище яростно моталось на ветру.
Татарин был без оружия, и пустой колчан стучал о бедро всадника. Он ехал уверенно, словно заранее знал — не опрокинет на землю метко пущенная стрела. Только молодость так безрассудна, доверчиво полагая,
А когда татарин подъехал еще ближе, Прошка Пришелец понял, что не ошибся — это был Касим, младший сын Улу-Мухаммеда. Ханич унаследовал от отца настоящее лицо степняка — такие же острые скулы, вызывающий взгляд. От старших братьев он отличался светлыми волосами, которые неровными прядями выбивались из-под шапки, делая его по-ребячьи бесшабашным.
— Касим, да ведь я тебя и подстрелить мог! — не смог удержаться Прошка в восторге от поступка ханича. — Царь Улу-Мухаммед небось тебе наказывал, чтобы ты берег себя и башку свою понапрасну не подставлял. Для этого у тебя холопы имеются.
Конь храпел, сбрасывая с удил белую пену. Хозяин похлопал его по шее, и тот постепенно успокоился от хозяйской ласки. Глядя в карие глаза Касима, Прошка с завистью подумал, что не смог бы вот так безрассудно, как этот отрок, пересечь вражье поле и осадить коня перед ощетинившимися пиками.
Если у них все воинство такое, нелегко тогда с ними будет сладить. А Касим, поглядывая поверх голов, спрашивал у князя Василия Ярославича:
— Кто такие?
Василию Ярославичу вспылить бы впору да отхлестать нечестивца нагайкой, а он смешался перед наглостью отпрыска хана, притронулся пальцами к бармам и отвечал покорно:
— Я князь Cерпуховской… Выехали мы с дружиной государя своего из заточения выручать, Василия Васильевича. Да, говорят, он уже отпущен Шемякой. А где он, пока неведомо. Может быть, в Твери, а может… да кто его знает! А вы кто такие? — овладел собой князь, придавая голосу должную строгость.
— Я ханич Касим. Прослышали мы от своих людей верных, что братья обидели эмира Василия. Глаз его лишили, в темнице держат. Вот отец послал нас за князя вступиться. Много он добра для нас сделал. Мне же на своей земле город в кормление отдал.
— Вот оно как вышло! — обрадовался серпуховской князь. — И мы за тем же собрались. Давай теперь заодно действовать. Вместе князя искать будем. Потеснится теперь Шемяка, если татары на него навалятся!
Касим сорвал с копья белую тряпку и бросил ее на землю, а конь, пританцовывая, втоптал ее в мягкую землю, и тотчас татарское войско снялось со своего места и двинулось навстречу полкам князя. Но совсем не так, как это бывает во время сечи — не с долгим и протяжным кличем да поднятыми наперевес пиками и бунчуками, а молчаливо, послушные воле своего повелителя. И князь вздрогнул, подумав — поднимет Касим палец, и сметет эта темная орущая орда и его самого, и дружину.