Княжий воин
Шрифт:
половый (цвет) - светло-желтый
"Людота - коваль" - клеймо мастера на одном из найденных археологами
мечей русской работы 11-12 веков.
Глава десятая
КАЛИКА ПЕРЕХОЖИЙ
(начало сентября 1184 года)
Возле Рыльских ворот напротив того места, которое Роман использовал, как межвременной почтовый ящик, стояла покосившаяся
Рядом с Николаевской церковью, где потом на Красной площади станет известный всем курянам дом-"шестерка", расположилась странноприимная хоромина - своего рода туристическая гостиница для паломников и прочих путешественников.
Вся эта братия скапливалась в Курске - кто из ближних городов и весей, а кто издалека - сбивалась в ватаги и с попутными купеческими обозами брела в Киев поклониться святыням. Делились они на две категории: "калики перехожие" - странствующие нищие, среди которых было немало гусляров, сказочников, - и "ходебщики" - люд разного чина и звания, перемещавшийся по просторам Руси по своей надобности. Народ бывалый - и украсть и покараулить. Бывших разбойников среди них было никак не меньше половины - грехи замаливали на старости лет. Но с чем бы ни брели, каждый говорил, что идет в Киев помолиться в Лавре святым мощам. Так было проще получить приют в дороге и кусок хлеба. И одевались они одинаково во вретища*, чтобы у лихих людей было меньше соблазна.
Странники все знали: какой князь чего натворил, где напал голод, а где урожай, как люди живут и там и сям. И радио, и телевизор, и газета.
Купеческой оказии иной раз приходилось ждать неделями. За это время у бывалого разговорчивого странника появлялась своя ватажка благодарных слушателей - то хлебушка принесут, то репку. Один из таких, седой как лунь калика перехожий по прозвищу Смага*, заинтересовал и Романа, воинские уроки которого уже оставляли время для других дел. По всему было видно, что за плечами старика судьба не из простых. Судя по шрамам на лице и руках, пришлось хлебнуть ему воинского лиха, что подтверждали и его рассказы о походах, войнах и битвах. Казалось, не было на Руси города, где Смага не побывал то ли на службе у очередного князя, то ли странствуя. Был в плену у половцев, хорошо говорил по-ихнему и знал степные обычаи. Даже в Царьграде смолоду побывал старый вояка - гвардейцем при императорском дворе - и немного владел греческим. Несколько греческих слов в запасе Романа помогли ему проверить достоверность повествований Смаги.
– Я еще по-фряжски* могу, - обидевшись на учиненную Романом проверку, сказал Смага и бойко произнес что-то на певучем языке.
– В плену года три маялся, да сбег вовремя, а то продали бы за море.
Старик отделил Романа от других слушателей-завсегдатаев:
– На что уж ваши до баек охочи, но ты отрок особо въедливый. Все норовишь баснь от правды отличить - соврать не даешь. Разумом хочешь необъятное охватить. Зачем тебе это? Сказано в Писании: "Много знаешь - много печалишься".
Они сдружились на короткий срок ожидания купеческого обоза. А когда Роман попотчевал странника медовухой, тот и вовсе к нему потеплел.
– Много горя на земле, внучек, а на Руси более всего. А самое лютое горе для русича - полон. Сколько я в странах дальних полоняников русских видел: бабы молодые, девки, ребятишки: Вспоминать тошно. В
Смага время от времени прихлебывал из принесенной Романом корчаги* и закусывал сухарем.
– Пусть богатеют - не в злате дело. Куда хуже, что девки эти и бабы начнут на чужбине детей рожать здоровых да крепких, из которых мужи вырастут на всякие дела гожие - что в бой, что в ремесло. Счет здесь простой: сколько там прибавится, столько в русской земле убавится. Но того мало...
Последняя капля медовухи была выпита, Смага крякнул с сожалением и отдал пустой горшок Роману.
– Но того мало, в иной русской деревне после половецкого набега из девок только хворые остаются, которых в иное время замуж никто не возьмет. Стало быть, детишки в мамок пойдут - больные да глупые. Вот в этом для Руси главная беда и есть... Да ты, Ромша, младень еще - понимаешь ли, что говорю-то?
Что уж было не понять? Генофонд нации. Можно было дополнить мысль Смаги - сильная кровь северных красавиц где-нибудь в Корсуни* даст куда более крепкое потомство, чем в той же русской деревне, где все были родственниками, что сказывается неизбежно отрицательно на их потомстве.
– А мужики русские? Молодых парней покрепче да посмелее уже в дружину зовут или ратником в поход. Покрасуется отрок в шлеме и в кольчуге до первой сечи, а там, глядь, и нет его, как и не было. Сколько таких на веку своем я видел. Стало быть, ни дети его - в отца крепкие - ни внуки света белого не увидят... Войны, смуты, распри только к тому ведут, что уходит сила русская, что со времен изначальных в народе нашем была...
– И без войн нельзя, - вставил из-за спины Романа один из слушателей.
– Вовсе изведут Русь - хоть те же половцы. С запада ляхи* попрут и угры*, с севера свеи*.
– Да если бы князья наши, отцы родные, распри бросили, да объединились бы разумно, то на окружных врагов четверти теперешних воев хватило бы, - ответил Смага.
– А такого доброго младня, как Ромша, и поберечь можно.
– Хорош младень, - засмеялись слушатели.
– Да он любому шею свернет.
– Уж известно, - кивнул старик, - вы, куряне, лютостью боевой по всей Руси знамениты. Недаром пуповины вам на железе воинском обрезают, а чуть старше, так с острия кормят, а шелом дедовский вместо шапки: Вам бы вождя разумного.
– Наш-то Всеволод чем плох?
– Да вроде и не плох - как раз курянам подстать. Да только родился он поздно, ему бы во времена былинные со Святославом Игоревичем, князем киевским, Царьград воевать.
– А ты, Смага, коли тебе силу и власть княжью, как дело бы повел?
– спросил Роман.
– Я бы жизнь положил на то, чтобы князей в кучу сбить и купно пойти походом на города полуденные*, что на русском полоне богатеют. Крестовый поход - как латиняне против сарацин.
– Руки старца сжались в кулаки, шрамы на лице налились кровью.
– И города эти конями своими в землю втоптал бы, чтобы народы западные тысячу лет гнев Господний помнили.