Княжна Тараканова
Шрифт:
— Она желает приготовиться, — продолжал князь, подбирая слова, — не мне вас учить. Вы, как добрый пастырь, доведете ее, вероятно, до полного раскаяния и сознания, кто она, и если обманно звалась принятым именем, то узнаете, кто ее тому научил… исполните ли?
Священник медлил ответом.
— Даете ли слово помочь правосудию?
— Долг пастыря и свои обязанности знаю, — покашливая, сухо ответил отец Петр.
— Можете ехать, — сказал, кланяясь, князь, — вас проводят, куда нужно; а меня простите за тревогу в такое время.
Карета с священником и Ушаковым направилась
— Готовы ли все? — спросил Вяземский, оглядываясь.
— Готово, — ответила, несмело приседая, в шуршащих фижменах, обер-комендантша.
— Милости просим, — обратился князь Вяземский к священнику.
Все вошли в соседнюю комнату. Там уже горели в высоких поставцах свечи; между ними стояла купель, и какая-то, в мещанской шубейке, женщина держала что-то завернутое в белое.
— Приступайте, батюшка, — сказал Вяземский, указывая на купель и на то, что держала женщина.
Отец Петр надел ризу, взял поданное Чернышевым кадило, раскрыл книгу и начал крещение. Восприемниками были разряженная, метавшая жеманные взгляды обер-комендантша и сам генерал-прокурор. Имя новорожденному дали Александр. Обряд был кончен. Обер-комендантша все металась с ребенком на руках, глазами и плечами усиливаясь обратить внимание князя на себя и на свое шуршавшее платье.
— Чье дитя? — спросил вполголоса священник, почтительно склоняя крест к подошедшему восприемному отцу. — Как записать в книгу? — спросил отец Петр. — Кто родители?
— Да разве это непременно нужно? — недовольно спросил генерал-прокурор.
— Как повелите… По долгу обряда… мало ли что в будущем… мы должны.
— Запишите, — сказал князь Вяземский. — Александр Алексеев, сын Чесменский.
Священник молча, вздрагивавшей рукой, занес это имя в книгу крещаемых.
— А теперь другая треба… вот ваш вожатый! — сказал со вздохом князь Вяземский, указывая духовнику на вытянувшегося во фронт обер-коменданта. — Надеюсь, все исполнится, как повелено.
С этими словами он вышел и уехал.
Отец Петр, с дароносицей у груди, пошел за Чернышевым. Его сердце сильно забилось, когда они через внутренний мостик вступили в особый, со всех сторон огражденный двор; он понял, что это был роковой Алексеевский равелин…
Чернышев и его спутник взошли на невысокое крыльцо с длинным полуосвещенным коридором, приблизились к небольшой двери.
«Она здесь», — шепнуло сердце священнику. За дверью оказалась невысокая опрятная комната. Часовых уже там не было. Свеча у кровати слабо озаряла из-за особой тафтяной заставки остальную часть комнаты. Воздух был спертый, с легкой примесью запаха лекарств и как бы ладана. Священник огляделся и молча ступил за ширму.
Больная неподвижно лежала на кровати, но была в памяти.
Она, медленно вглядываясь в вошедшего, узнала, по его одежде, священника и, тихо вздохнув, протянула ему руку.
— Очень, очень рада, святой отец! — проговорила она по-французски. —
— Oui, oui, comme il vous platt! [9] — неумело выговаривая, ответил отец Петр, вздрогнув от этого грудного, разбитого голоса.
— Я готова, спрашивайте, — проговорила арестантка. — Помолитесь за меня…
9
Да, да, как вам угодно! (фр.)
30
Священник бережно положил на стол дароносицу, присел на стул у кровати, оправил густую гриву своих волос и, разглядев образок у изголовья больной, тихо нагнулся к ней.
— Ваше имя? — спросил он.
— Princesse Elisabeth… [10]
— Заклинаю вас, говорите правду, — продолжал отец Петр, подбирая французские слова. — Кто ваши родители и где вы родились?
— Клянусь всем, святым богом клянусь, не знаю! — ответила, глухо кашляя, пленница. — Что передавала другим, в том была сама убеждена.
10
княгиня Елисавета (фр.)
На новые вопросы, чуть слышно, упавшим голосом, она еще кое-что добавила о своем детстве, коснулась юга России, деревушки, где жила, Сибири, бегства в Персию и пребывания в Европе.
— Вы христианка? — спросил священник.
— Я крещена по греко-российскому обряду и потому считаю себя православною, хотя доныне, вследствие многих причин, была лишена счастья исповеди и святого причастия… Я много грешила; искавши выхода из своего тяжелого положения, сближалась с людьми, которые меня только обманывали… О, как я вам благодарна за посещение!
— У вас найдены списки с духовных завещаний… от кого вы их получили и кем, откройте мне и господу, составлен ваш манифест к русской эскадре?
— Все это, уже готовое, мне прислано от неизвестного лица, — проговорила больная. — Тайные друзья меня жалели… старались возвратить мои утерянные права.
«Что же это? — раздумывал, слушая ее, изумленный духовник. — Все тот же обман или правда? и если обман, то в такое мгновение!»
— Вы на краю могилы, — произнес он дрогнувшим голосом, — тлен и вечность… покайтесь… между нами один свидетель — господь.
Исповедница боролась с собой. Ее грудь тяжело дышала. Рука судорожно стискивала у рта платок.
— В ожидании божьего праведного суда и близкой кончины, — сказала она, обратя угасший взгляд на стену к образку, — уверяю и клянусь, все, что я сообщила вам и другим, — истина… Более не знаю ничего…
— Но ведь это невозможно, — возразил с чувством отец Петр, — то, что вы передаете, так мало вероятно.
Больная, как бы от невыносимого страдания, закрыла глаза. Слезы покатились по ее бледным, страшно исхудалым щекам.