Княжна
Шрифт:
Мужикъ усмхнулся и буркнулъ себ подъ носъ:
— Чего «этого», говори толкомъ…
— Не допускаютъ, говоритъ, чтобы мать свое дитя не бросала, чтобъ не стыдилась его: вотъ моя и моя! и не стыдно, и не боюсь никого!.. Этого нельзя! Надо забросить, да чтобъ никто не зналъ, гд и какъ, чтобы и думать забыть… И знать де знаю и вдать не вдаю! Я, говоритъ, рада всю кровь свою за Лидиньку отдать, да срамъ для папаши и мамаши… Это важне всего… А сама такъ и плачетъ, такъ и заливается плачетъ…
— Тятенька! Не горитъ! —
Хворостъ, дйствительно, подымился, скрючился и потухъ.
— Эхъ ты, руки-крюки, — полушутя сказалъ мужикъ, — набери суши побольше да и раздуй хорошенько…
Княжна взяла приготовленныя ею же сухія втви и стала ломать ихъ о свое угловатое колно и подкладывать подъ котелъ.
— Вотъ и пошла двчонка въ деревню за княжну: княжна да княжна!.. Мать сулилась еще навдываться, да больше и не была ни разу, а деньги и по сю пору шлетъ аккуратно… Хорошая барышня…
А Парамониха, молчавшая до тхъ поръ и жадно вшая квасъ и лукъ, сказала:
— Хорошая! А двку чуть не замучили въ конецъ… Пойдешь, бывало, въ Раменцово, душа надрывается: княжна грязная, нечесаная, вся въ рвань… Да худая, да желтая…
— Почему же?
Рыжая баба, пріемная мать двочки, заговорила скоро и безъ перерыва:
— Очень плохо ей было у Арины… И голодно, и грязно… А тутъ разъ объздный и детъ… Знаете: объздный? Отъ Воспитательнаго здитъ дтей проврять… Вотъ детъ онъ и видитъ: дв нищенки идутъ… «Вы куда?» «По кусочкамъ»… «Чьи»? Одна-то оказалась — своя, а другая — казенная… Объздный сейчасъ: «Съ какого двора? Какъ смли шпитонку христарадничать посылать?!» Отняли у Арины двчонку… А мы давно хлопотали взять себ шпитоночку… Вотъ намъ княжну и дали…
— Разгорлось! — точно про себя сказала княжна и облегченно вздохнула.
— Ты чего же, дочка, не ужинаешь? — обратилась къ ней рыжая. — Садись, пошь…
Княжна сла немного сзади отца, вытянула ручку, взяла коричневое печеное яйцо, кусокъ хлба и жадно стала сть. Чашка съ квасомъ была уже пуста, и только Домашка отскабливала приставшія къ ея краямъ перышки зеленаго луку. Вс теперь ли яйца, и молодой мужикъ громко икалъ.
— Чай-то скоро? — спросилъ онъ.
— Живо вскипитъ, — отвтилъ старшій мужикъ. — Княжна! Подсыпь-ка вточекъ-то.
Княжна опять вскочила и стала возиться у котла и ея тоненькія руки показались Ольг Дмитріевн еще тоньше и вся княжна особенно жалкой и хрупкой.
— И честитъ же тебя теперь Арина на вс корки, — сказала Парамониха, обращаясь къ рыжей.
— Погоди еще она! — проговорила рыжая. — Вдь знаешь, барышня, она ни гроша не хотла намъ давать изъ того, что отъ матери ейной изъ Москвы получаетъ. Ужъ люди пристыдили, такъ кады рупь дастъ, кады гривенъ шесть. А сама по пятерк получаетъ… Только бы намъ адресъ въ Москв узнать — ужъ мы бы отняли отъ нея эти деньги…
— Ищи втра въ пол! — сказалъ старый мужикъ, звая во весь ротъ.
Ольга
— Спасибо не побрезговали поговорить съ нами…
Рыжая баба отвела Ольгу Дмитріевну въ сторону и сказала:
— Барышня! Поспроси-ка ты въ Москв, не найдешь ли тамъ эту самую княжну?
— Да какъ же ее искать? Ты вдь не знаешь, какъ звать ее?
— Вотъ то то же, что не знаемъ… А надо бы ей сказать, чтобы не Арин направляла, а намъ…
— Я ничего сдлать не могу, — сказала Ольга Дмитріевна и взялась за велосипедъ. — Ну, прощайте. Прощай, княжна!
Она взяла двочку за голову и поцловала.
Ее предлагали проводить ее, спрашивали, не боится ли она одна, но Ольга Дмитріевна ничего не боялась и одна пошла по дорог. Но не прошла она и двадцати шаговъ какъ услышала сзади себя топотъ босыхъ ногъ: бжали за ней. Она остановилась.
— Что вы?
— Мы проводить тебя… Вонъ до поворота.
— Пойдемте, пойдемте, милыя! — радостно сказала Ольга Дмитріевна, растроганная ихъ вниманіемъ. — Вы ко мн въ гости приходите въ Ильинку… Придете?
Двочки молчали и шли рядомъ съ барышней. Потомъ Ольг Дмитріевн показалось, что старшая что-то шепнула маленькой.
— Ты что? — спросила она.
— Ничего… — смущенно отвтила двочка.
— Устали? Спать вамъ пора… Ступайте, дти, — сказала Ольга Дмитріевна и опять поцловала и княжну, и Домашку.
Двочки остановились, а Ольга Дмитріевна быстро пошла впередъ. Вечеръ былъ еще свтлый и теплый. Свтло и тепло было и на душ Ольги Дмитріевны. Безцвтное небо сливалось съ безцвтной землей и все, что было между этимъ небомъ и; этой землей, было закутано неуловимо-безцвтной дымкой.
— Вотъ задача: овладть этими полутонами, изобразить эту срую прозрачность, эту теплую тишину и безмятежность, — подумала Ольга Дмитріевна и остановилась.
— Барысня! — услышала она нершительный зовъ.
Она оглянулась. Двочки стояли все на томъ же мст и о чемъ-то шептались. И эти два пятнышка подъ громаднымъ небомъ показались Ольг Дмитріевн такими безпомощными, такими заброшенными, что она кинулась къ нимъ чуть не бгомъ.
— Что, маленькія? Что? Довести васъ назадъ?
Двочки переглянулись и стояли молча.
— Что же? — спросила барышня.
— Дай гривенничекъ, — прошептала Домашка.
— Что? — не понявъ сразу, переспросила Ольга Дмитріевна.
— Дай гривенничекъ.
— На что теб?!
Домашка помолчала, взглянула на старшую двочку и сказала:
— Она велла…
— Не ври, не ври! Сама, сама, — громко заговорила княжна.
Домашка сразу стала вся красная, какъ макъ, и залопотала скоро и шепеляво: