Княжья воля
Шрифт:
– Что верно, то верно… – Андрей дерзко сверкнул очами. – Только сам знаешь, если Дмитрия-внука венчаешь на царство на радость Елене, останется Менгли-Гирей с Москвой, потому что со Стефаном Молдавским давно дружит, как и с тобой… А коронуешь Василия на радость Софьи, скорехонько отвернётся хан и останется Москва без своего стратегического союзника наедине с королём литовским…
Недовольно покачал головой государь, ненадолго предавшись каким-то своим мыслям. Снова поднял государь глаза на брата и ещё раз посмотрел твёрдо и прямо – в упор.
– Вот мы и до короля дошли, до наших запутанных литовских дел… Теперь поясню, почему тебе поданы были несоленые щи… Чтобы напомнили тебе, что не должно быть в русском братстве слёз после ослушания государю, переманки к себе государевых
Андрей Большой не отвёл глаз, и государь понял, на этот раз он врать и запираться не будет.
– Я человек маленький… Грех такого обижать… А обидишь, всё снесу, государь, не привыкать мне стать… – Защебетал Андрей, почему-то размашисто перекрестился, словно клянясь, призывая брата верить своим словам, и выдохнул. – Было такое дело всего пару раз… Как на духу скажу… Один раз до того, как меня боярин Образец напугал тем, что ты намереваешься взять меня под стражу… Так пустяки – списались… Ни о чём серьёзном, Боже упаси, против государя… А второй раз после наушничества Образцова… Когда я чуть было в Литву к королю не побежал спасаться от брата-государя, оковать меня вздумавшего, по словам дурака-боярина, поверившего шутнику Татищеву… – Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла какая-то жалкая, тухлая. – …От шуточки шута этого скабрёзного… Мунта Татищева… которому чуть язык за то в задницу не засунули… я лыжи в Литву навострил… Но одумался, к тебе для выяснения обстоятельств явился, головой рискуя… Помнишь?
Государь снова сокрушенно покачал головой и перепросил всё тем же спокойным голосом:
– Помню, брат, помню… Как такое не помнить…А больше с Михаилом Тверским не сносился?..
И вдруг Андрей Большой сознался самому себе, что он чуть ли не поклялся брату-государю, нет, уже поклялся, – что таких сношений было два. С ужасом и страшным сердцебиением внутри и сотрясением всех своих поджилок признался прежде всего самому себе – а ведь на самом деле сношений было гораздо больше с тех пор, когда Михаил Тверской приезжал к нему в Можайск и говорил с ним о скрепления их тайного союза против государя. Неспроста укорил брата государь вопросом… Укорил, как ударил, почуяв фальшь в словах брата…Как после таких слов можно верить, вообще. разговаривать дальше, когда всё было: и переманка государевых людей на свою сторону, и сеяние подозрений к государю, и близость к кругу людей, плетущих заговоры против государя… Но ведь пока не было ничего существенного, опасного для брата, так всё – дым, туман, пустое…
И так вдруг захотелось Андрею Большому хоть чем-то тоже укорить государя. Открыв ему глаза на недостойное поведение его супруги, надутой от собственного величия царевны греческой Софьи в деле с тверским приданым князя Бориса Александровича Тверского, подаренном первой супруге государя Марии, впоследствии с его, Ивана, ведома отравленной. Так захотелось устыдить и усовестить братом и его неправым деянием, и корыстолюбием великой княгини Софьи, опустившейся до презренного подлога с тверским узорочьем отравленной соперницы на своём династическом пути…
«Черт возьми, Иван сейчас заставит меня оправдываться, запутает меня и выведет на чистую воду, докажет, что не дважды, а многажды я сносился с Михаилом Тверским и королем Казимиром, то востря лыжи в Литву, а то готовясь выступить с ними в союзе и заговоре изнутри земель русских… И хитрый старший брат, пользуясь своим положением более сильного, заставит меня ловчить или каяться в содеянном, загнав меня в ловушку злокозненного грешника, которого он когда-то простил… А я на его прощение ответил новой изменой тайной – переманкой людей, сношением с его врагами, плетением заговоров, пусть пока эфемерных, туманных… Только пусть теперь он
– Помнишь, брат Иван… – начал он с закрытыми глазами. – Ты нам с Борисом и Андреем Меньшим признался, что никогда не будешь способен убить своих братьев, вообще, даже за дело, не говоря уже о том, чтобы без дела, тем более исподтишка, ударом в спину…
– Помню… – сказал тихим ровным голосом государь. – Но ты, брат уклонился от ответа…
– Мой ответ, по сути, ничего не решает… – ответил также тихим и ровным голосом Андрей Большой, по-прежнему не открывая глаз. – …Есть вещи поважнее моих сношений с несчастным Михаилом Тверским, братом твоей первой загубленной супруги Марии… Так или иначе о ней, о её тверском приданом скоро пойдёт речь… – Он поднял глаза на брата и увидел, как тот вдруг заметно побелел. – …Я всегда гордился тобой, старший брат, за то, что нам, своим младшим братьям, ты признался от всей души, что категорически против братоубийства… Из уст старшего брата-государя это много стоит… Это сильней иной вынужденной клятвы на кресте…
– На вопрос ты так и не хочешь отвечать… – печально выговорил изменившимся голосом государь с усталым бледным лицом.
– Хорошо, скажу, были… Были, были сношения с Михаилом Тверским кроме тех двух раз, о которых я уже говорил. Мы меньше всего в наших сношениях говорили о тебе, тем более враждебных действиях против тебя… Мы сносились по поводу только тверского приданого Марии и византийском подлоге твоей второй супруги, римлянки Софьи, ненавидящей нас с Михаилом Тверским и Борисом…
Андрей Большой поглядел в глаза брату и понял, что в его душе творится смятение только от одной мысли, что его младший брат Андрей Большой и враг-изгнанник Михаил Тверской, всё зная о подлоге Софьи, все эти годы, тайно от государя сносились друг с другом, словно щадя щепетильность и гордыню государеву, непререкаемую уверенность в жене – византийской царевне…
Бледность на лице Ивана стала просто смертельной… Действительно, когда-то он, старший брат взывал к совести младшего. А теперь младший брат взывает к совести старшего… И тут в голосе Андрея Большого зазвучали металлические нотки:
– Речь пойдет о родовом драгоценном саженье из приданого твоей первой супруги… Из-за него ты изгнал своего лучшего воина Василия Удалого вместе с Марией Палеолог – не жалко?..
Государь ответил странно и без полагающегося в подобных случаях напора и уверенности в себе:
– Тебя, брат, жалко…
Андрей Большой отрезал:
– Нечего меня жалеть… Нечистый с левого плечика плюнул в сторону корыстной римлянки… – Андрей понял, что он переходит последнюю грань, за которой неизвестно что будет, может, смерть, может, заточение и медленное или быстрое умерщвление… и он перешел эту грань. – …И твоя вторая супружница Софья, покушаясь на память твоей отравленной первой супруги Марии Тверской, вдруг, в тайне от супруга-государя, выдаёт тверское приданое Марии за своё византийское приданое… Не понимая, что позорит, унижает супруга перед его близкими, потомками… Выдавая «тверское» приданое Марии за своё – «византийское» – для своей племянницы и несчастного, ничего не подозревающего Василия Удалого…. Слава Богу, что твой покойный сын Иван при жизни не узнал, как жадная царевна осмелилась выдавать ожерелье тверской законной династии, его отравленной матери, за своё – византийское приданое племяннице Марии. Узнай он об этом сейчас, после моих слов брату-государю, он в гробу бы перевернулся…