Кобзарь
Шрифт:
меня оторвали
от покойной, от родимой.
Уж как я просила
московского капитана,
чтоб меня убили!
Не убили, на забаву
солдатам пустили!
И насилу я спряталась,
и меня забыли.
А в Батурине один лишь
домик сохранился.
В этой хате уцелевшей
царь остановился,
Едучи из-под Полтавы.
я шла от криницы
по задворкам, и он меня
поманил рукою,
просит дать коню напиться.
А я — напоила!..
И
тяжко согрешила!
Я едва дошла до хаты,
замертво упала.
А как только царь уехал,
бабка, что осталась
после этого пожара,
та, что приютила
меня в хате непокрытой,
меня же зарыла
и умерла на другой день
и в хате истлела.
Никого-то из народа
там не уцелело.
Уж их хату раскидали,
и пожрало пламя
бревна, балки и стропила!..
А я над ярами
и степями казацкими
и досель летаю!
А за что меня карают,
и сама не знаю!
Может быть, за то, что всем я
с радостью служила...
Что московскому царю я
Коня напоила!»
Третья душа:
«Я же в Каневе, сестрицы,
на свет народилась.
Я была еще в пеленках,
и не говорила
я еще, когда царица
в Канев проезжала.
С матерью мы над Славутой
были, я кричала,
плакала, сама не знаю, —
есть ли мне хотелось,
иль, быть может, у малютки
что-нибудь болело?
Мать, чтобы меня забавить,
реку озирала, —
мне галеру золотую
она показала,
словно домик; на галере
вельможи сидели,
воеводы... и меж ними
царица сидела.
Я взглянула, засмеялась, —
дух перехватило!
Умерла и мать! В могиле
одной схоронили.
Вот за что, мои сестрицы,
Я теперь терзаюсь!
Вот за что меня на тот свет
досель не пускают.
Разве знала я, ребенок,
что это царица —
лютый ворог Украины,
алчная волчица!..
Скажите, сестрицы?»
«Вечереет. Полетим-ка,
заночуем в Чуте,
если будет что твориться,
близко нам вернуться».
Беленькие встрепенулись,
в рощу полетели
и на ветке на дубовой
ночевать присели.
Три вороны
Первая ворона:
«Кар! Кар! Кар!
Крал Богдан товар,
да в Киев собрался,
с ворами связался,
продал, что накрал».
Вторая ворона:
«Я в Париже была
Да три
да с Потоцким пропила».
Третья ворона:
«Через мост идет черт,
а коза по воде:
быть беде! Быть беде!»
Вот так кричали и летели
вороны с трех сторон и сели
средь леса на холме крутом,
на дереве сторожевом.
Как на мороз понадувались
и друг за другом наблюдали,
как три сестры, что встарь цвели,
но в девках век провековали,
доколе мхом не поросли.
Первая ворона:
Вот так тебе, а так тебе!
Я в Сибирь летала,
далеконько и немного
желчи я украла
там у декабриста. Гляньте —
есть чем разговляться!
А в твоей земле царевой
есть ли чем питаться?
Иль черт знает, как убого?»
Третья ворона:
«Э... сестрица, много!
Три указа накаркала
на одну дорогу...»
Первая ворона:
«На какую? На чугунку?
Ну, уж натворила...»
Третья ворона:
«Да шесть тысяч в одной версте
душ передушила...»
Первая ворона:
«Да ты не лги, ведь только пять,
да и то с фон Корфом!
Еще чванится чужою —
не своей работой!..
Капустница несчастная!
Ваша ж милость, пани,
угощается в Париже
у панов поганых?
Пролили вы реки крови
да в Сибирь загнали
свою шляхту, и уж как же
тем гордиться стали!
Вишь, какая пани-пава...»
Вторая и третья вороны:
«Ну, а ты что скажешь?»
Первая ворона:
«Мне ль вам отвечать! На свете
вас не было даже,
как я здесь шинок держала
да кровь проливала!
Посмотрите! Карамзина,
видишь, прочитали
и думают: какие мы!
Нет, уж помолчите!
Мне, бесперые калеки,
в ровню не спешите!..»
Вторая ворона:
Ишь какая! Вовсе не та
рано встать поспела,
что до света упилася...
Та, что протрезвела!»
Первая ворона:
Без меня ты б упилася
с твоими ксендзами?
Где тебе уж! Я свалила
Польшу с королями;
при тебе же, щебетуха,
Польша бы стояла.
А с вольными казаками
что я вытворяла?
Кому их не выдавала
и не продавала?