Кочевая жизнь в Сибири
Шрифт:
На следующее утро меня разбудило радостное пение: «О, Сюза-анна, не плачь обо мне!» и, выползая из палатки, я застал одного из наших туземцев в тот момент, когда он барабанил по сковороде и радостно вопил:
Litenin' struck de telegraf,Killed two thousand niggers;Shut my eyes to hole my breff,Su-san-na-a-a, don't ye cry! [58]Забавный туземец в шкурах, в самом сердце Камчатки, отбивает такт на сковороде и поёт «О, Сюзанна!» как арктический
58
Очень вольное переложение известной песни американского поэта-песенника Стивена Фостера (1826–1864).
– Андрей, – сказал Додд, – я и не знал, что ты умеешь петь по-английски.
– Не могу, барин, – был ответ, – но по-американски немного пою.
Мы с Доддом снова расхохотались, что вконец озадачило бедного Андрея.
– Где ты этому научился? – спросил Додд.
– Матросы китобойного судна научили меня этому, когда я был в Петропавловске, два года тому назад – сказал он, кажется опасаясь, что в этом может быть что-то неприличное.
– Это замечательная песня, – успокоил его Додд, – ты знаешь еще какие-нибудь американские слова?
– Да, ваша честь! – и продолжил гордо – я знаю «dam yerize», «by'm bye tomorry», «no savey John» и «goaty hell», но я не знаю, что все они означают.
Было очевидно, что нет! Его знание «американского» было ограниченным и сомнительным, но даже сам кардинал Меццофанти [59] не мог бы гордиться своими сорока языками больше, чем бедный Андрей своими «dam yerize» и «goaty hell». Если он когда-нибудь доберется до благословенной Америки, которую он видит в своих счастливых снах, эти сомнительные фразы станут его пропуском в наше общество, хотя и в самую сомнительную его часть.
59
Джузеппе Меццофанти (1774–1849) – итальянский кардинал, один из самых выдающихся полиглотов в истории человечества. Считается, что он, никогда не покидавший Италию, владел 38 языками и 50 диалектами.
Пока мы разговаривали с Андреем, Вьюшин развёл костер и приготовил завтрак, и как раз в тот момент, когда солнце заглянуло в долину, мы сидели на медвежьих шкурах вокруг нашего стола-ящика, ели «селянку», или кислый суп, которым Вьюшин особенно гордился, и пили стакан за стаканом горячий чай. Селянка, сухари и чай, иногда утка, зажаренная над огнём на вертеле, составляли наше меню во время стоянок. Только в селениях мы наслаждались такой роскошью, как молоко, масло, свежий хлеб, варенье из лепестков шиповника и рыбные пироги.
После завтрака мы снова заняли свои места в лодках и поплыли вверх по реке, время от времени стреляя уток и лебедей и срывая длинные ветки дикой вишни, низко свисавшие над водой. Около полудня мы оставили челны, чтобы они обогнули длинный изгиб реки без нас, а сами отправились пешком с туземным проводником в Еловку. Трава была намного выше пояса, и идти по ней было очень утомительно, но нам удалось добраться до деревни к часу дня, задолго до того, как показались наши лодки.
Еловка [60] , небольшое камчадальское селение,
60
Еловка – бывшее село Усть-Камчатского района. Прекратило существование в 1940-х годах.
Почти весь день мы навьючивали лошадей и готовились к отъезду, а на ночь расположились у холодного горного источника в нескольких верстах от деревни. До сих пор погода стояла ясная и тёплая, но ночью небо затянуло тучами, и мы начали подъём в горы во вторник 19-го утром, под холодным проливным дождём с северо-западным ветром. Дорога, если можно в каком-то метафорическом смысле назвать дорогой жалкую тропинку шириной в десять дюймов, была просто отвратительна. Она шла вдоль горного потока, вздувшегося от тающих снегов в горах и ревущими каскадами низвергающегося в узкое, тёмное ущелье. Тропинка шла по берегу этого ручья сперва с одной стороны, потом с другой, потом и вовсе по воде, по огромным массивам вулканических пород, по крутым лавовым склонам, где вода, как в мельничном потоке неслась через густые заросли кедрового стланика, сквозь хаос поваленных стволов и по узким скальным уступам, где, казалось, и горный козёл едва мог пройти. Я гарантирую, что с двадцатью людьми удержал бы в этом ущелье наступление всех армий Европы! Наши вьючные лошади кубарем скатывались с крутых берегов в поток, теряли поклажу, натыкаясь на стволы деревьев, спотыкались, ранили ноги, падая на острые вулканические обломки, прыгали через пропасти ревущей воды и совершали такие подвиги, которые были бы совершенно непосильны для любой другой лошади, кроме камчатской. В конце концов, когда я попытался перепрыгнуть через поток шириной футов восемь-десять, меня выбило из седла, при этом левая нога намертво застряла в стремени. Лошадь вскарабкалась на другую сторону потока и испуганным галопом понеслась по ущелью, волоча меня за собой. Помню, я делал отчаянные усилия, чтобы защитить голову, приподнявшись на локтях, но лошадь вдруг лягнула меня в бок – и я больше ничего не помнил, пока не обнаружил, что лежу на земле, с ногой в оторванном стремени, а лошадь галопом несётся вверх по ущелью. Эта оторванная лямка спасла мой череп – он бы разбился об камни, как яичная скорлупа! Я был весь в синяках, очень слаб, голова кружилась, но кости, казалось, не были сломаны, и я встал без посторонней помощи. До сих пор майор держал свой вспыльчивый нрав под контролем, но тут не сдержался, и бранил бедного Николая самыми яростными ругательствами за то, что он повел нас через горы таким ужасным путем, и грозил ему самым жестоким наказанием, когда мы доберемся до Тигиля. Бесполезно Николаю было оправдываться, что другого прохода нет – он должен был найти другой, а не подвергать опасности жизни людей, ведя их в такое Богом забытое ущелье, как это, забитое оползнями, поваленными деревьями, водой, лавой и массами вулканических пород! Если что-нибудь случится с кем-нибудь из нашей группы в этом проклятом ущелье, майор поклялся застрелить Николая на месте! Бледный и дрожащий от страха, несчастный проводник поймал мою лошадь, починил стремена и сам пошёл впереди, чтобы показать, что он не боится идти туда, куда он нас ведёт.
Конец ознакомительного фрагмента.