Кочевые дороги
Шрифт:
Я проснулся мокрый, как суслик и разбитый, как бабушкин сервиз. Угораздило же лечь у западного окна, солнце напекло, нельзя, говорят, вечером спать, вот. Да еще и сон снился дурацкий, тягучий и вязкий. Будто бы я долго гонялся за генеральным директором Кузнецовым с автоматом в руках, по каким-то пыльным бесконечным катакомбам и стрелял, стрелял, стрелял. А он убегал и убегал. Потом резко я оказался на похоронах. Духовой оркестр надрывно выводил музыку Шопена, в волнах цветов и венков терялся полированный гроб. Жена покойного фальшиво рыдала, дочери прижимали платочки к сухим глазам. Кто-то произносил речь. А Кузнецов поднялся из гроба и, глядя мне
Я встал с кровати и глянул в окно. На ветке яблони сидела ворона. Или ворон, или грач, а может быть галка. Я в них не разбираюсь, они все идут по категории "птица несъедобная".
— И что ты каркаешь, людям спать не даешь?? — спросил я у птицы. Она ответила: "Кр-р-рак". Дура, резюмировал я, сплошная бездуховность. Настроения не было. Сон выпил все мои силы, мечты о соблазнении Ирины сейчас казались подростковым бредом.
Сходил на кухню, замутил себе растворимого кофе, вышел на крылечко и закурил. Немного прояснилось в голове. Итак, Вольдемар, сказал я себе, дела твои никудышние. Вопрос с домом висит в воздухе, может, придется ожидать созыва всеобщего толковища с повесткой дня о продаже дома заезжему чудаку с проведением взаимных консультаций всех заинтересованных сторон. Я здесь, на территории данного домовладения, нахожусь на птичьих правах и вообще, сижу нифига не делаю. Надо бы пойти накалить атмосферу, но не с кем. Настроение для этого было самое подходящее. Сколько я спал? Часа полтора. А эта, шалается, прости Господи, незнамо где. Хлебнул кофе, затянулся сигаретой и запустил колечко дыма в неподвижный вечерний воздух. Ладно, пусть шалается. Я вообще-то добрый.
Тут и Ирина нарисовалась. Нет, неверно, я пристрастен. Она плыла по траве, как лебедь белая, в голубом сарафане с розовыми цветочками. Ровная спина, расправленные плечи. Классической формы грудь ровно колышется под сарафаном. Русые волосы короной сияют в золотых лучах вечернего солнца. Синие глаза немного миндалевидной формы смотрят на меня пристально и строго. Я так же строго посмотрел не неё и сразу решил брать быка за рога. Отставил в сторону кружку с кофе и спросил:
— Как там поживает соседка, уважаемая Мария Афанасьевна? И как прошли переговоры?
— Нормально она поживает. А переговоры прошли в теплой, дружественной атмосфере, — ответила она.
Опять ни о чем. Моё глухое раздражение снова вернулось.
— Я не про атмосферу. Вы дом продаете или где?
— Давайте уйдем с крыльца, что здесь, у всех на виду сидеть.
Мы расположились на кухне, я смело налил себе на три пальца в стакан водовки, нарезал огурца, сыра и ветчины
— Ты вино будешь? — спрашиваю.
— А какое у тебя?
— Каберне.
— Хорошо. Налей чуть-чуть.
Я налил стакан красненького. Для начала неплохо. Выпили. Я закусил огурцом, налил себе еще. Ирина пригубила немного, половинку, закусила сыром.
Она тогда мне и говорит, что дом она мне продает, но есть небольшая проблемка.
— Какая проблемка? — насторожился я.
— Бабушка перед смертью спрятала дома одну вещь. Эту вещь после похорон искали, но не нашли. Вот моё условие такое: я продаю тебе дом, но ты, если найдешь какую-нибудь странную вещь, сразу же мне позвонишь. Имей в виду, эту вещь трогать руками нельзя, только через перчатки.
Фигасе, бабушкино наследство. Однако водка уже сделала свое коварное дело, и я согласился, горячо уверяя Ирину, что ради неё он готов практически на всё, в том числе и на то, чтобы
— А что за вещь-то?
— Никто не знает. Но она будет обязательно обычной необычной. Ну, к примеру, это может быть простая дощечка, но на дощечке написаны непонятные слова. Может палочка, может веревка с хитрыми узлами. В принципе может быть все что угодно, кроме пластмассы.
— Хорошо, как только увижу, немедля сообщу тебе, клянусь корнем того дерева.
Мы накатили еще по чуть-чуть. Видимо, эта бабушкина штучка и была одной из проблем, которые мучили Ирину, потому что она заметно расслабилась.
Только я почуял слабину, как моя кобелиная натура попёрла наружу.
Я ей начал говорить, что мой Добрый Учитель, доктор Курпатов, перед расставанием, завещал мне массу эзотерических знаний и сакральных экзерсисов по дистанционной диагностике и невербальному лечению психоневротических фрустраций.
— Понимаешь, Ирина, наша высшая нервная деятельность досталась нам в наследство от предков-хищников. А это значит, что всякая мыслительная деятельность, по умолчанию, должна сопровождаться движением, — гнал я пургу.
Дальше я пересказал в очень вольном изложении основы телесно-ориентированной психотерапии, которую, в свою очередь мне факультативно, за субботним пузырём, втюхивал доктор Курпатов.
— Мне мой Учитель рекомендовал внимательно присматриваться к тем людям, с которыми сводит меня судьба и помогать им добрым советом и, поелику возможно, действием. И мой внутренний взор видит у тебя острую тактильную недостаточность!
Не буду же я ей говорить, что у неё все симптомы перманентного недотраха, это может разрушить ту хрупкую атмосферу доверия, которая у нас возникла. Курпатов, конечно, безнадежный циник, ничего святого, для него весь мир – будущие пациенты, которым он с радостью ставит диагнозы. Для него секс – не слияние тел и душ, а метод психологической разрядки, он готов назначать его даже импотентам. Не зря его попёрли из психдиспансера в морг, трупам секс ни к чему.
С точки зрения Курпатова, выражение "утешить вдову" носит не похабное, а глубоко психотерапевтическое значение, когда тонкой женской психике, измотанной радостью от потери мужа-алкоголика и горем от разборок со скорбящими родственниками по поводу дележа акций нефтяной компании, нужна разрядка в виде многократного оргазма. После которого женщина, прямо на глазах – есть тому примеры, возвращается к жизни, часто – вместе с молодым энергичным любовником.
Я продолжил тему медицины:
— Весьма опасный синдром. Вот у тебя, к примеру, ярко выраженная зажатость мышц плечевого пояса, и если не принимать мер, то в ближайшее время начнутся органические поражения каналов протекания ци в меридиане чжан-фу…
Дальше я, не переставая трепать языком, постепенно понижал голос, доводя его до тембра записного ловеласа, затем встал и положил одну ладонь на руку Ирине, а вторую – на плечо.
— Какие у тебя восхитительные руки, — помычал я, глядя ей в глаза. Возражений не последовало. Я начал целовать её запястья, поднимаясь всё выше и выше, дошел до плеч и шеи и, наконец, поцеловал в губы. Она ответила. Я уже положил ей на грудь свою правую руку, а она начала с постаныванием дышать, но отстранила меня и сказала: