Кочубей
Шрифт:
— Василь, як же тебя скарежило!.. Неужто это ты, мой комиссар?
— Я, Ваня, тиф у меня. Рана гниет что-то, — шептал беззвучно Кандыбин.
— Обмыть, одягнуть в чистую одежду, приготовить перины, — распоряжался Кочубей, сам еще еле держась на ногах.
Вечером подсел к комиссару. Обвел рукой обмерзшие, заиндевевшие стены вагона.
— Вот, видать, в этой хате поедем до Астрахани. А там полдела до товарища Ленина. Выведем ему начистоту все: як дрались, за шо дрались и до чего дошли.
Поезд тащился
— Вася, где ж тот сурьезный человек, шо выведет голоту на добрую дорогу? Где? — вопрошал Кочубей.
— Вон Батышев же выводит. Ты выводил.
— Ты больной, Васька, — досадовал Кочубей. — Батышевых да Кочубеев, як голышей в Кубани. Где сурьезный человек?
— Пойми, Ваня, — убеждал комиссар, — меня подвалило под Алексеевкой, Батышев стал на мое место. Ты слег — тоже не осталась бригада без присмотра, всех нас трех не станет — выйдут вперед другие. Выведут народ, не сомневайся, Ваня.
— Не то, не то! — отмахивался Кочубей. — Помню, як ты рассказывал за подковы да за рабочего. Там было понятно, а тут туман, вроде я пеший блуждаю по Воровсколесской. А якие там туманы! Ой, и туманы в воровсколесских ярах!
Кандыбин понял, что Кочубей все же задумывался над его словами. Значит, не пропали даром давние беседы.
— Помнишь, Ваня, речь Ахмета над могилой Айсы? Я тебе переводил.
— Эге, — тянул Кочубей и морщил лоб, пытаясь догадаться, к чему клонит комиссар.
— Говорил тогда Ахмет: плохо человеку, если он один, даже пусть он будет орел.
— Эге, верно, — подтверждал Кочубей.
— Так и сейчас, Ваня. Худо одному, а когда много людей и все к одному стремятся, никто силу эту не поборет. Но когда много людей, Ваня, это еще не все. Поразбредаются в разные стороны и будут блуждать вроде в тумане, как ты говорил. Потому нужен штаб этим людям, армии. Без штаба, сам знаешь, какая война, — пойдут все кто куда… И штабом этим является партия большевиков-коммунистов… революционная партия рабочего класса. Без партии, Ваня, даже и рабочий класс — как армия без штаба…
Кандыбина утомлял разговор. Усиливался жар. Ноги были точно выскоблены, и в пустоту влит тяжелый горячий металл.
— Партия — всё… Держись партии, Ваня. Сам же говорил, что весь отряд у тебя большевики.
— Верно! — радовался Кочубей. — Это моя думка.
— А большевики — это коммунисты, Ваня…
— А товарищ Ленин?
— Ленин тоже коммунист-большевик.
— Ты жаркий, Вася. Я сгорел возле тебя, — говорил, отодвигаясь, Кочубей.
Потом опускал ноги с кровати, искал дрожащей ногой неуклюжие коты, сделанные из старых валенок.
— Ты тоже коммунист, Вася?
— Да.
— Батыш?
— Тоже.
— Пелипенко?
— Тоже.
Кочубей опустил голову и, закусывая губы, бормотал вполголоса:
— Ты меня ушиб, Васька. Выходит, я один на меже,
Кочубей приник лбом к заиндевевшему окну, потом отстранился; на стекле осталось мокрое пятно. Снаружи к свисту ветра прибавлялись посторонние шумы — выстрелы, гул.
Кочубей порывисто, с хрипом дул в стекло, пытаясь разглядеть, что делалось снаружи. Отвернулся от окна со страдальческой гримасой.
— Яка беда, Вася! Бредут голые и босые други-товарищи… тучей… Як же так? А в Моздоке шинеля, снаряды, сапоги под кручу пустили. Грошей нема? Так два вагона грошей в Минеральных Водах пожгли. Вася! Дорогой мой Вася, да где же товарищ Ленин? Почему Ленина нема с нами, га?
Кочубей, шатаясь, вышел из вагона, орал, похудевший и страшный:
— Хлопцы, узнаете вы меня? Кто узнает Ваню Кочубея?
Опустив головы, проходили молчаливые, сосредоточенные тысячи. Никто не узнавал Кочубея. Да что за толк в одном человеке, размахивающем клинком у обочины этого страшного потока!
Когда поезд дотащился до станции Наурской, Кандыбина разыскал дружок Старцев — полевой комиссар армии.
Тяготы великого отхода легли в известной мере и на его могучие плечи. Несмотря на это, Старцев был кипуч и энергичен. Он внес в тифозную обстановку вагона струю бодрости, силы, здоровья. Кочубей завистливо разглядывал этого здоровяка в меховой кавказской шубе, вооруженного маузером и карабином.
— Мне твое бы здоровье, Старцев, — мучительно сжал кулаки Кочубей. — Якое слово от тифа знаешь?
— Ничего, товарищ Кочубей, у тебя тоже, кажется, дела идут на поправку, — утешил Старцев.
— Яка там поправка! Больной я, — с трудом ответил комбриг и подозрительно спросил: — Что тебе надо, комиссар полевой?
— Думаю забрать Василия, — ответил Старцев. — Ты видишь, еле душа в теле, и сейчас даже меня не узнает.
— Иди, Старцев, — освирепел комбриг, приподымаясь. — Я хоть и больной, да еще в силах дать тебе тюху. Не отдам я комиссара. Сам довезу его до Астрахани.
Никакие уговоры не помогли. Старцев вынул полевую книжку, что-то размашисто написал, вырвал листок и передал Кочубею.
— Вот что, Ваня. Это адрес моей кизлярской квартиры. Как доберетесь до Кизляра, прямо ко мне. А там будет видно…
Кочубей зажал бумажку и опустил к полу бледную, исхудавшую руку.
— А як с подмогой, Старцев? — спросил он тихо и нерешительно. — Знает о наших делах Ленин?
— Слышишь, Ваня, — обратил внимание Кочубея Старцев на звуки марша, влетавшие вместе с ветром через вентилятор, — на воле играют оркестры. Подходит Ленинский пехотный полк.