Код Майя: 2012

Скотт Аманда

— Думаю, я не должна оставлять…

Буклесс увидел сомнение в ее глазах и улыбнулся. Взяв ее за локоть, он помог ей встать.

— Вычеркни из своего словаря слово «должна», — мягко проговорил он. — Кит не придет в себя в ближайшие двенадцать часов. Доктора в этом совершенно уверены. Ты ничем не навредишь ему, если уйдешь, а если хорошенько выспишься, утром тебе будет легче принимать решения. Ты позволишь мне отвезти тебя в отель?

Время для споров и возражений было неподходящим. Стелла наклонилась, поцеловала холодную, будто сделанную из пластмассы щеку Кита и позволила Тони Буклессу отвезти ее в отель. Ей дали другой номер, потому что он переговорил с менеджером, и они перенесли их вещи из номера, который Стелла занимала с Китом, в угловую

комнату на нижнем этаже. Она была меньше, но из нее открывался великолепный вид на горы, если бы Стелла смогла заставить себя снова посмотреть на них и почувствовать себя там как дома.

— Увидимся завтра. Не забудь, что я сказал.

Он сжал ее руку, тихонько, успокаивающе. Стелла открыла дверь в спальню, пустую впервые за несколько месяцев. Спрятанный в рюкзаке камень, окутанный волнами голубого сияния, пел свою грустную песню.

ГЛАВА 6

Севилья

Конец августа 1556 года

— Сеньор Оуэн, мой корабль готов выйти в море с утренним приливом. Он доставит меня в Новую Испанию, где я разбогатею. На пути туда он войдет в состав небольшого конвоя, включающего два боевых корабля, которые будут защищать нас от пиратов, поэтому нам не понадобится вооруженная охрана. Вы хотите, чтобы я взял вас с собой, но того же желает половина Севильи. Однако я отказал многим, невзирая на их происхождение, если они не могли доказать мне, что будут полезны. Должен сказать, что до сих пор никто в этом не преуспел. Если ни один из благородных сыновей Испании мне не подошел, можете ли вы назвать хотя бы одну причину, почему я должен отдать вам предпочтение перед ними.

— Я могу назвать вам целых три причины, а вы выбирайте ту, которая вам больше понравится, — ровным голосом ответил Оуэн.

Стояла страшная жара, а в его стакане с вином плавали две зеленые мухи. По его мнению, Фернандес Гарсиа де Агилар был разряженным хлыщом, он обожал дорогие камзолы, указывавшие на его чрезвычайно высокое мнение о себе, и золотые украшения в мочке левого уха.

Ветер и прилив, а также легкое побуждение голубого живого камня привели Оуэна сюда, за стол с этим человеком, и он предполагал, что у него имеются все основания ожидать теплого приема. Он устал от пустой болтовни еще прежде, чем разговор начался, и только английские манеры вынуждали его остаться на месте.

Навес из полосатого шелка защищал их от яркого солнца, справа его лучи отражались от серебряной поверхности реки, которая упрямо несла свои воды в море.

За спиной Оуэна высились белые стены мавританской крепости; изогнутые, словно ятаган, очертания ее вырисовывались на фоне ослепительно голубого неба. Кто-то совсем недавно вырезал распятие в камне, и его линии были четкими и резкими; Севилья всего два века назад вернулась в лоно христианской церкви и еще похвалялась своими сражениями.

Фернандес де Агилар, вне всякого сомнения, гордился историей своего города, его войнами, прошлым, настоящим и будущим. А еще он, возможно, не меньше гордился собой, своей семьей и своим кораблем, хотя Оуэну казалось, что главным образом — только собой.

Испанец провел пальцем по идеальной линии своих губ и сказал:

— Три причины, сеньор?

— Во-первых… — Оуэн намочил в вине палец и провел линию на видавшей виды дубовой поверхности стола. — Я достаточно хороший врач, что доказывает рекомендательное письмо Мишеля де Нострадамуса, врача королевы Франции. Я готов бесплатно лечить больных на вашем корабле во время всего нашего путешествия.

— Нашего путешествия?

У испанца была безупречная, оливкового цвета кожа, как и у всех представителей его народа, и черные как смоль волосы, ниспадавшие крупными локонами на плечи. И лишь глаза отличались от глаз его земляков: большие, серо-голубые и вызывавшие вопросы касательно его происхождения. Сейчас их наполнило оскорбленное чувство собственного достоинства.

— Вы

слишком самонадеянны, — объявил Фернандес де Агилар. — И заносчивы. Говорят, что королева Франции потеряла обоих своих детей в течение нескольких месяцев после их рождения. Несмотря на то что подданные его наихристианнейшего величества короля Испании могут лишь радоваться, что французский козел Анри не произвел на свет живых козлят, их смерть не с лучшей стороны характеризует врача его жены. Я очень высоко ценю свою команду. И не хочу, чтобы человек вроде вас занимался ими, если они заболеют, да и в любом случае наш корабль гораздо больше нуждается в хирурге, а вы мне сами сказали, что не являетесь таковым специалистом, разве что в крайнем случае, когда возникнет нужда в ампутации, хотя и в этой области вы всего лишь ученик. Вам не удалось произвести на меня достойное впечатление. Вторая причина?

— Отец моей матери плавал с адмиралом сэром Эдуардом Говардом, который служил королю Англии Генриху, покойному отцу нашей королевы. Мой дед был с Говардом, когда тот захватил испанского пирата Эндрю Бартона. В конце жизни он поселился недалеко от нас и часто об этом рассказывал.

— В таком случае, возможно, вы возьмете на себя роль капитана моего корабля? Я могу сказать вам, что дядя моего отца, Херонимо де Агилар, плавал с Хуаном де Вальдивиа, хранителем священного кошелька его величества. Их корабль затонул неподалеку от берегов Новой Испании, и мой двоюродный дед стал одним из девятнадцати счастливчиков, которым удалось выбраться на спасательной лодке. Они провели под палящим солнцем и немилосердными ветрами две недели, пока не добрались до суши, где попали в плен к дикарям. Пятерых съели сразу — вы шокированы, не так ли, англичанин? Там, куда мы направляемся, едят людей.

Его улыбка, обнажившая ослепительно белые на фоне смуглой кожи зубы, была насмешливой.

— Мой дядя и еще один человек остались в живых, но их превратили в рабов. Лишь через восемь лет моему родственнику удалось бежать и вернуться в объятия христианства.

Он стал переводчиком у великого Эрнана Кортеса, когда тот отправился покорять ацтеков, и разбогател. Он писал нам, своим родным, о том, какие там серые, скучные земли, и о нищете тех, кто на них живет, однако он остался и умер на чужбине, хотя мог вернуться домой и стать героем. Вам не кажется это странным, англичанин? Мне кажется. Вот почему я поведу туда корабль — хочу понять, почему он там остался, а еще хочу сделать себе состояние на зеленом золоте, которое он не оценил. Я пока так и не услышал причины, по которой должен взять вас с собой, в то время как ответил отказом стольким достойным и великим жителям моего города.

Испанец медленно протянул длинную руку и, не предлагая Оуэну, налил себе вина. В Англии люди умирали за менее серьезные оскорбления, хотя и не от руки Оуэна: он стал настоящим разочарованием для своего наставника во владении шпагой, который прогнал его, сказав, что ему не следует ввязываться в дуэли.

Де Агилар злобно ухмыльнулся.

— Две названные вами причины меня нисколько не впечатлили. Надеюсь, вы не собираетесь сказать, что я должен вас взять, потому что мой король вот уже два года женат на этой уродине, вашей королеве? Его брак — настоящая катастрофа, и все истинные мужчины сочувствуют ему из-за того, что он стал жертвой необходимости ради блага своего народа.

Седрик Оуэн встал из-за стола. Он собирался сказать именно это, хотя и другими словами, и почувствовал себя униженным, потому что эта мысль явилась ему в виде шутки во время его путешествия и он собирался высказать ее в хорошей компании, где ирония будет понятна тем, кто знает о превратностях судьбы королевских особ. Очевидным образом де Агилар был не в ладах с иронией, а его доброе отношение распространялось только на его земляков.

В начале разговора Оуэн снял шляпу. Сейчас он ее надел, и она показалась ему жалкой по сравнению с шелковым, украшенным перьями произведением искусства, лежавшим рядом с де Агиларом. Он сдержанно поклонился, кивнув головой.