Кодекс 632
Шрифт:
На мгновение девочка замолчала. Ровно на одно мгновение.
— Поцеуй ее в губы, хоошо?
— Маргарита!
Дома они поужинали перед телевизором, с наслаждением слизывая с пальцев жир и кетчуп.
В одиннадцать Норонья с трудом уговорил ее лечь в постель. Маргарита потребовала читать ей про Золушку, но, вопреки обыкновению, не заснула на первой же странице.
— Чем ты занималась на этой неделе? — спросил отец, оставив Золушку и принца на свадебном пиру.
— Ходийя к доктоу Оивейе.
— И что же он сказал?
— Что надо деать анаизы.
— Какие?
— Къови.
— Это что-то новенькое. Зачем?
— Я бйедная.
Томаш поглядел на дочку. Она действительно была бледнее обычного и казалась немного утомленной.
— Хм, — пробормотал Норонья. —
— Нужна диета.
— Но ты совсем не толстая.
Маргарита пожала плечами.
— Он так сказай.
Томаш погасил ночник и получше укрыл девочку одеялом.
— А как мама? — спросил он осторожно. — Как у нее дела?
— Хоошо.
— Она грустит?
— Нет.
— Не грустит?
— Нет.
Томаша охватило разочарование.
— Думаешь, она по мне скучает? — осмелился он спросить после минутной паузы.
— Нет.
— Точно не скучает?
— Нет.
— Почему тебе так кажется?
— У нее новый дъуг.
Томас подскочил на кровати.
— Что?!
— У мамы новый дъуг.
— Друг? Какой еще друг?
— Его зовут Каос, и дед говоит, что он состоятейный. Он бойее подходящая пайтия.
XIV
Легкие.
Легкие, как шаги балерины, как лепет младенца, прикорнувшего на груди у матери, листья кружились в причудливом танце, подчиняясь прихоти теплого ветра. Налетевший невесть откуда бриз вторгся на оживленные улицы, взбаламутил бурую пыль и закрутил Старый город в золотом вихре. Уклоняясь от порывов ветра и стараясь избегать толпы, Томаш пешком пересекал Кикер-Шаар-Шкем. Тысячелетние камни словно недоверчиво наблюдали за ним, ревностно оберегая свои тайны, не спеша делиться воспоминаниями, сотканными из крови, страданий, слез и надежд. Камни, твердые, как металл, и легкие, как слоновая кость.
Легкие.
День выдался сухим и прохладным. Солнце нещадно пекло голову, но ветер пробирал до костей. Люди стекались к Дамасским воротам отовсюду, словно муравьи к улью; просачиваясь сквозь ворота, толпа растекалась на площади тягучей каплей меда. Горожане торопились кто на рынок, кто молиться в мечеть Аль-Акса, уличные торговцы тащили свои корзины, всюду слышались арабские ругательства, галдеж и смех, пахло зеленью и горячим хлебом. У северной стены Старого города прохаживались солдаты Цахала в оливково-зеленой форме с винтовками М16 наперевес. Показное равнодушие и нарочито расслабленные позы никого не обманывали: солдаты цепко вглядывались в толпу, готовые в любой момент потребовать документы или пустить в ход оружие.
Толпа вынесла Томаша на кривые улочки мусульманского квартала; португалец чувствовал себя песчинкой, подхваченной людским морем и затянутой в беспощадный городской водоворот; глядя по сторонам, он видел сувенирные лавки и лотки торговцев фруктами, заваленные горами апельсинов и связками бананов, заставленные корзинами жареных орехов и мисками оливок.
Протиснувшись сквозь игольное ушко Дамасских ворот, толпа делилась на три потока. Томаш читал названия улиц; слева начиналась Сук-Хан-Эль-Зейт с бесконечными лавчонками, аптеками и кондитерскими; справа был Индийский госпиталь и Цветочные ворота. Заглянув в карту, Норонья выбрал направление; его путь лежал прямо на юг. Но пройдя в арку и спустившись вниз по узкой улочке, он вновь оказался на развилке.
Согласно карте, длинная кривая улица шла через весь Старый город. Томаш вступил на виа Долороза в Эль-Вад и, пройдя немного, свернул на Йешиват-Торат-Хайм, оставив позади улицу, по которой Христос сделал последние в своей жизни шаги. Тесный переулок Бар-Кук, ведущий к мечети Аль-Акса и запретному для неверных храмовому комплексу Хаарам-Эль-Шариф, перекрывал армейский блокпост; очевидно, в мечети проходила служба. Улица Эль-Вад была такой узкой, что балконы и крыши нависали над ней, закрывая солнце; неласковый ветер заставлял Томаша ускорять шаги, обгоняя собственную тень, стремительно продвигаться вперед, не глядя по сторонам, не замечая ни пестрых лавок, ни резных дверей с фигурными медными и бронзовыми ручками. Миновав Хаммам-Эль-Айн, он повернул на Речов-Хашальшелет,
77
Еврейский каббалистический центр (англ.).
— Boker tov, [78] — учтиво поздоровался юноша. — Ма uchal laasot lemaancha? [79]
— Shalom, [80] — ответил на приветствие Томаш, торопливо листая разговорник. — Эээ… eineni yode'a ivrit. [81] — Он поглядел на молодого израильтянина, гадая, понял тот хоть что-нибудь или нет. — Do you speak English?
— Ani lo mevin anglit, [82] — ответил юноша, виновато покачав головой. Португалец в раздумье огляделся по сторонам.
78
Слушаю вас (иврит).
79
Что вам нужно? (иврит).
80
Здравствуйте (иврит).
81
Я не говорю на иврите (иврит).
82
А я не говорю по-английски (иврит).
— Гм… Соломон?.. — догадался он назвать имя человека, которого разыскивал. — Ребе Соломон Бен-Порат?
— Ah, ken, [83] — обрадовался юноша и широко распахнул дверь. — Be'vakasha! [84]
Молодой человек провел Томаша в небольшую, богато обставленную гостиную, вежливо произнес «slach li» [85] и с коротким поклоном удалился. Томаш присел на край дивана и огляделся. Мебель была темного дерева, картины на стенах изображали сцены из Ветхого Завета; в воздухе витал характерный запах старых книг, теплого воска и камфары. В комнате играли пробивавшиеся сквозь маленькое окошко золотые лучи.
83
Ах, да (иврит).
84
Добро пожаловать! (иврит).
85
Минутку (иврит).
Через несколько минут в коридоре послышались голоса, и на пороге появился крепкий, коренастый семидесятилетний старик. На плечах старого талмудиста лежал белоснежный талит с ярко-синими полосами по краям, молитвенное одеяние правоверного иудея, лысую голову покрывала черная бархатная ермолка, окладистая серебряная борода придавала ему сходство не то с Санта-Клаусом, не то с одним из волхвов.
— Шолом алейхем, — тепло приветствовал он гостя. — Я раввин Соломон Бен-Порат, — английская речь давалась старику не без труда. — С кем имею удовольствие говорить?