Кодекс Крови. Книга VIII
Шрифт:
— Аста, Хельга, мне нужна помощь. Если вы откажетесь, я пойму, но обратиться мне пока больше не к кому.
— Слушаем, — коротко ответила воспитанница, предварительно переведя мои слова Хельге.
— Вы уже должно быть в курсе, что Тэймэй потеряла мать. Это очень больно ударило по ней. Близких и родных у неё не осталось. Но ситуация осложняется ещё и тем, что она беременна и предана собственной богиней, убившей её мать.
На этих словах Хельга вскинулась и её глаза засияли такой злобой, что меня внутренне передёрнуло. Вот только непонятно, что стало триггером: беременность или предательство богини.
— Хельга, вы знаете русский? — в лоб спросил я.
— Учить с Аста и Лавиния, — с акцентом ответила эмпатка, спокойно выдержав мой взгляд. — Вы хотеть, я помочь?
— Если для вас это не составит проблемы. Я, честно говоря, видел только убойную сторону вашего дара, но есть же и мирное применение. Наверное.
— Хорошо, — кивнула Хельга. — Я помочь.
Хельга шла на разговор с невестой Комарина как на бой. Нет, она не собиралась воевать с азиаткой, скорее, ей предстояло выиграть бой с собой. Сделав пару глубоких вдохов и выдохов, Хельга сняла блокиратор магии и постучалась.
Дверь отворила сама иллюзионистка. Глаза у неё были красными от непролитых слёз, но княгиня Инари вежливо улыбалась гостье.
— А Асты здесь нет, — ответила Тэймэй, решив, что Хельга разыскивает кузину.
— А я к вам, — постаралась выговорить без акцента эмпатка. — Позволите войти?
— Прошу, — иллюзионистка отошла в сторону жестом приглашая гостью.
Они уселись за маленький кофейный столик, прикрученный к полу.
— Чай? Или может быть кофе? — отыгрывала радушную хозяйку Тэймэй.
— Кофе, пожалуйста, — кивнула Хельга и принялась наблюдать, как создаются из воздуха маленькие белые чашки с дымящимся ароматным напитком, сливочник, сахарница с кубиками рафинада и блюдо с воздушными эклерами.
— Всякая сила имеет своё преимущество, — склонила голову в уважительном поклоне Хельга и сделала глоток обжигающе горячего напитка без сахара и сливок. Сознание взорвалось вереницей ощущений, образов, теней воспоминаний, вызывая головную боль и заставляя эмпатку поглубже спрятаться в собственное сознание, уступая контроль другой части себя, более уверенной, сильной и гораздо более умелой в обращении с доставшимся даром, чем сама Хельга.
Когда Хельга пришла к ней поговорить, Тэймэй удивилась, ведь Асты поблизости не наблюдалось. А как показала практика, северянка оживала только тогда, когда что-то угрожало её подопечной. Сейчас же напротив неё сидела женщина с очень уставшим, печальным взглядом и пила кофе без сливок и без сахара. Михаил тоже любил именно такой напиток.
Сперва разговор больше напоминал светскую беседу, в процессе которой Тэймэй всё больше расслаблялась. Казалось, пружина, сжатая внутри, медленно выпрямляется, отпуская на волю спрятанные в глубине души чувства. Сама того не желая, иллюзионистка рассказывала о детстве, о семье, о тех идеалах, на которых была воспитана. Её слушали и слышали, окутывая эмоциями поддержки и понимания. Можно было бы считать их ненастоящими, если бы не взгляд Хельги. Она действительно понимала. Изредка украдкой утирала слёзы радости и печали, деля эмоции Тэймэй на двоих и проживая их вместе с собеседницей.
Тэймэй
— Я не понимаю, как дальше жить. Кому после этого можно довериться, — вздыхала Тэймэй, отставляя чашку с остывшим чаем, о котором она напрочь забыла. — Я не могу и не хочу вновь довериться новому богу. Как? Если им на нас плевать. Мы для них даже не игрушки. Так, дойные коровы, поставляющие исправно благодать. Захотели — обласкали вниманием, не захотели — отвернулись, когда нас пустили под нож.
— Верно охарактеризовала, — скривилась эмпатка, откинувшись на спинку стула. — Мы им нужны, пока слепо и покорно выполняем их волю. Стоит лишь на мгновение взбрыкнуть, проявить свободу воли и собственное мнение, нас тут же удаляют с шахматной доски, — грустно констатировала Хельга, — причём, чем наглядней и кровавей удаление, тем лучше воспитательный эффект для остального «стада».
— Альтернативы нет. Доверять некому. А без этого я чувствую себя лепестком с отцветшей сакуры, который унесло порывами ветра далеко от дома, оставив увядать на чужбине.
Описание это было столь красочным, что магички буквально увидели перед собой зрительный образ иллюзии.
— Так ли и некому? — чуть прищурившись, уточнила Хельга. — Почему-то мне кажется, что ты лукавишь.
— Михаил не в счёт, он — не бог, — улыбнулась светло Тэймэй, непроизвольно поглаживая живот.
— А так ли нужен тебе именно бог, чтобы чувствовать себя дома, ощущать защиту, опору и уверенность? Зачем тебе бог, если спасал тебя и поддерживал Михаил, все твои проблемы он взял на себя, при этом считаясь с твоим мнением и твоими решениями.
Тэймэй глубоко задумалась, пытаясь переварить услышанное.
— Ну нельзя же поклоняться человеку… Да и любовь — чувство ветренное. Это сейчас он делает всё, чтобы обезопасить меня и ребёнка, а после…
— Никто не знает, что будет после. Иногда после может просто не наступить, — пожала плечами Хельга, — а может наступить через сотни тысяч лет. И мы говорим не о поклонении. Мы говорим о доверии. Ты права, человеческие чувства — плохая гарантия, но звериные инстинкты… они надёжней и честней. Ты — часть его стаи, и он будет защищать тебя до последней капли крови. Ты и сама это чувствуешь, но пытаешься отыскать высший смысл в жизни, в какой-то мере даже переложить ответственность с себя на богов. Вот только иногда нужно просто жить и радоваться, что с каждым днём внутри тебя растёт желанное дитя от любимого мужчины. Очень многие отдали бы всё только за это.
Девушки перебрались на кушетку. Тэймэй свернулась калачиком и какое-то время ещё обдумывала услышанное. На душе было мрачно. Простые слова смогли хоть немного помочь разобраться в себе. Боль от потерь и предательств никуда не делась, но стала тише и спокойней. Исчезло чувство удавки на горле, всё туже затягивающейся, стоило только отпустить контроль над чувствами.
Хельга сидела рядом и волнами тепла убаюкивала иллюзионистку. Та какое-то время ещё ворочалась на кушетке, но вскоре замерла. Хельга криво ухмыльнулась и погладила девушку по голове, тихо под нос напевая себе слова одной очень древней колыбельной: