Кодекс принца. Антихриста (сборник)

Нотомб Амели

– Разве мы выбираем, Сигрид? Это судьба. Мы избраны – так будет точнее.

– А как узнать, что ты избран?

Я отпил глоток шампанского и ступил на зыбкую почву чистой импровизации:

– Это начинается в детстве, когда понимаешь, что взрослые скрывают кое-какую информацию. Часть твоего «я», настроенная философски, понимает, что надо лишь подождать: вырастешь – узнаешь. Другая же часть, пытливая, догадывается, что возраст не панацея и, если хочешь знать, надо искать и выведывать.

– Да, но это, так сказать, активная сторона вашей работы. Другой ее аспект, пассивный, кажется мне куда труднее и тягостнее.

– Что

вы подразумеваете под пассивным?

– Секретность, что же еще? Как узнать, что предназначен для этого?

Я улыбнулся, сообразив, что у меня есть подлинное воспоминание из детства, идеально подходящее для ответа на ее вопрос.

– Маленький ребенок не умеет хранить секреты. Это этап роста, как и, скажем, чистоплотность. Если вдуматься, возможно, одно с другим связано. Я по обеим позициям отстал в развитии. Мне было девять лет, когда я в последний раз потерпел фиаско на этом поприще. Я сам сознавал свое отставание и хотел доказать, что уже большой и умею держать язык за зубами. Мои родители что-то скрывали от меня, боясь, что я проболтаюсь старшей сестре. Я закатил чудовищный скандал. «Скажите мне, скажите, вот увидите, я буду молчать как рыба!» Я так приставал к ним, что мать сдалась и шепнула мне на ухо: «Твоя сестра получит в подарок на день рождения пианино». Я остолбенел секунд на десять, а потом как закричу: «Жюли, тебе подарят на день рождения пианино!» Я сам не знал, почему это сделал. Секрет так и брызнул из меня, точно гейзер. Вы не представляете, как надо мной потешались. Родители и сестра рассказывали эту историю всем и каждому, покатываясь со смеху, и говорили, что я патологически не способен хранить секреты.

– Прелестно, – обронила Сигрид.

– В тот момент я не находил в этом никакой прелести. Я был просто болен от стыда. Тогда-то и родилось во мне желание доказать всем обратное: стать олимпийским чемпионом по хранению секретов.

– А как этого добиться?

– Начиная с мелочей. По дороге в школу украдкой сдвинуть метров на пять стоящий у стены горшок с цветами. И сказать себе: вот это и будет секрет, никто не должен знать, что горшок передвинут. Умру, а не проболтаюсь. Не важно, что это никого не интересует. Тут-то и понимаешь, что истинная природа секрета глубоко интимна, как всякое личное решение. И ты думаешь об этом, думаешь все больше и больше. Каждое утро по дороге в школу дрожишь, подходя к пресловутой стене: сдвинут ли по-прежнему горшок с цветами? Или хозяин горшка заметил безобразие и вернул горшок на прежнее место? Когда видишь, что горшок стоит там, куда ты его перенес, вдруг начинает очень сильно биться сердце.

– И чем же это кончается?

– Ничем не кончается. Наступает день, когда ты уже вырос и в школу больше ходить не надо, ты ходишь теперь в коллеж другой дорогой и не знаешь, где теперь стоит так волновавший тебя горшок с цветами. Ты продолжаешь упражняться на других секретах, не столь абсурдных, что не в пример труднее. Тайком повесить на стену в классе фотографию голой женщины – это уже подвиг. И снова: умру, а не сознаюсь. Ты понимаешь, что состоялся в профессии, когда твой секрет перестает быть надуманным, когда ты знаешь, что у тебя будут большие неприятности, если станет известно, кто раздолбал директорскую машину.

– Нарочно?

– Даже и не нарочно.

Сигрид, кажется, задумалась над моими словами. Меня переполняла гордость: я сумел доходчиво объяснить ей азы ремесла, которым

сроду не занимался. Я спрашивал себя, смогу ли сделать это с тем же блеском для любой профессии, и тут она сказала:

– Странно.

– Да, – кивнул я, не зная, о чем она.

– Никогда бы не поверила, что родители-шведы могут назвать дочь Жюли.

Мой внутренний голос так и взвыл: «Вот видишь! Ты совсем не изменился с девяти лет! Ты все так же не умеешь хранить секреты! Ишь, расхвастался!» Тем не менее я выкрутился с молниеносной быстротой:

– Ничего удивительного, мои родители были франкофилами.

– Но вас они назвали Олафом.

– Они были также и патриотами. Я поставлю разогреть вчерашнее блюдо. Вот увидите, сегодня будет еще вкуснее.

Пока закипала вода для макарон, я помешивал соус на маленьком огне. Бисквит, покончивший с ужином, куда-то скрылся. Сигрид накрыла стол в кухне. Я разложил фрикассе по тарелкам.

– Вы не находите, что мясо стало нежнее, пропитавшись вкусом грибов?

– Да, – вежливо кивнула она без особого энтузиазма.

Меня это начинало раздражать, и я не смог сдержаться:

– Почему женщины в большинстве своем считают, что мало есть – это очаровательно?

– Почему мужчины в большинстве своем считают, что цель женщин – их очаровать?

Что ж, поделом мне. Я от души рассмеялся.

– Не насилуйте себя, вы не обязаны. Я доем из вашей тарелки, если вас это не шокирует.

– А кто вам сказал, что в ней что-то останется?

– Интуиция.

Осталось действительно много. Сигрид протянула мне свою тарелку, и я, не чинясь, доел.

– Вы не хотите поехать завтра со мной? – спросила она.

– Вам нужен мужчина, чтобы нести пакеты?

– Я иду в музей.

Я чуть было не ляпнул «Зачем?». Потом вспомнил о своей телефонной миссии и ответил:

– Увы, это невозможно.

– Жаль, мне бы так хотелось, чтобы вы пошли со мной.

– Почему?

– В музеях интереснее в обществе умного человека.

– Очень любезно с вашей стороны. Но вы ничего не потеряете. Я в музеях никогда не говорю ни слова.

В сущности, я не солгал, потому что не ходил туда вообще.

– А вы часто бываете в музеях?

– Да. Жить рядом со столицей и не ходить в музеи было бы так же нелепо, как владеть ранчо и не ездить верхом. Вы не находите?

– Я и не помню, когда в последний раз был в музее.

– Разве можно сравнивать? Не мне вам объяснять, какую жизнь вы ведете. А я – бездельница. Для таких людей и созданы музеи.

– В какой же музей вы собираетесь?

– В Музей современного искусства и соседний с ним Токийский дворец.

К стыду своему, я вздохнул с облегчением: только этого мне не хватало.

Перед тем как уйти к себе, она спросила, доволен ли я утренними круассанами. Я решил – уж если быть грубияном, то по полной программе.

– Я предпочитаю булочки с изюмом.

– Хорошо, – кивнула она, не моргнув глазом, и скрылась в своей комнате.

* * *

Я спал без задних ног, сам себе удивляясь. Как такое возможно? Я выспался в прошлую ночь и в позапрошлую, вставал поздно, не сказать чтобы особо надрывался днем, – казалось бы, как минимум бессонница гарантирована. В мою бытность у себя – чуть было не сказал: в себе, – я свыкся с ней как с родной. Здесь, на вилле в Версале, я познал сон праведника, хоть и не имел причин считать себя таковым.