Кофе готов, милорд

Логинова Александра

– Придумал, – отрывисто бросил Ясень. – Держись за меня и не вздумай снимать личину.

Брусчатка под ногами подозрительно хрустнула и начала покрываться льдом. Возникая словно из ниоткуда, лёд стремительно захватывал метр за метром, вызывая недоуменные вскрики, охи, мат упавших людей и визги тех, кто узрел очередной божий гнев в леденеющей площади.

Секунда и люди посыпались, как горох, кеглями сбивая друг друга, цепляясь за чужие кафтаны и тулупы, натыкаясь на локти, коленки, лица и мягкие места несчастных, которым не повезло упасть

первыми.

Остались стоять только мы с Ясенем и мужичок на бочке, недоуменно раскрывающий рот от массовой тенденции прилечь на месте.

– Как смеешь ты вмешиваться в замысел божий? – внезапно зычным голосом начал мой помощник, выпрямляясь во весь свой немаленький рост. – Ты, собака, решил лично в лицо Миру плюнуть своими речами?

Неизвестного оратора перекосило. Он-то рассчитывал, что ему единственному здесь принадлежит глас божий, пока святой отец заперся в храме вместе с Мирой, а тут кто-то его обвиняет в богохульстве.

– А ты кто такой? Пошто языком мелешь? – осмелел мужик, слыша подбадривающие выкрики из поверженного, но не утратившего запала зрительского зала.

– Я – отец ребенка, – отчеканил Ясень. – И тот, кто тронет его мать, будет вызван на дуэль по всем правилам. Магическую дуэль.

Что он несет? Его же могут вслед за Мирой отправить, устроив парное аутодафе! Толпа на секунду опешила.

– Ты, значит, девку попортил, – нехорошо прищурился мужичок, ликующий от наличия ещё одной жертвы. – Ты в нашу обитель грех притащил, ты вызвал проклятие божье, ты виновен! – завопил он, обличающе тыкая пальцем в нашу сторону.

– Я по законам человеческим и божьим живу, а Мир говорил любить. Любить, строить семью, плодиться на радость ему. А ты, падальщик, посмеялся над божьими заветами, – перекричать зароптавшую толпу было сложно, но юноша справился.

– Какая же это семья, коли девка брюхатая до сих пор на свободе гуляет! Не муж ты ей, не лги пред дверями святыми!

– Не муж. А известно ли тебе, чума, отчего до сих пор не муж?

– От того, что трус и свинья! Попортил девку и в кусты! Оба виновны, оба греховны, нет вам прощения за то, что прелюбодействуете на благонравной земле! Обоих на суд! Обоих… – бочка под придурком внезапно закачалась. Одна из внушительных размеров купчих неловко попыталась встать, уцепившись за край «сцены» и пошатнув ее своим немаленьким весом.

Публика удовлетворенно выдохнула и повернула головы к Ясеню. Понятия не имею, как им это удалось из лежаче-сидящего положения, но каждый был явно заинтересован разворачивающейся Санта-Барбарой больше, чем религиозными проповедями.

– От того, что любовь сильнее преград. Сильнее человеческих законов. Сильнее ваших сплетен и предрассудков.

– А чё ж не женишься тогда? – вякнул один из выпивох, подворачивая драный ватник под поясницу и даже не пытаясь встать на скользкую поверхность. Завсегдатаи торговых рядов согласно закивали, делясь друг с другом возмущенным гулом.

Секунда замешательства и…

– Женюсь, –

выдохнул он. – Специально в столицу ездил за благородной баронессой, чтобы свидетельницей нового союза была. Коли наших дворян нету, пусть хоть пришлая, но леди будет гарантом законности нашей семьи.

– Пошто раньше не привез? – сварливо донеслось сзади. – Ить девка уж скока тут мается без места за мужем, а ты от венца бегаешь, по столицам швындыляешь.

– Дык он же сам еще малой! И шестнадцать вёсен еще не стукнуло, куда ему под венец?

– Как не стукнуло? А куда ж родичи смотрели? Это что ж теперь? – горожане заволновались, тревожно приподымаясь и падая обратно.

– Полагал, что правильнее будет дождаться законного возраста, когда обвенчают нас по всем правилам. Всё равно чуть-чуть осталось, а вы… Жену мою сжечь захотели, нелюди? Я для чего баронессу привез? Что б вы ей свою бескультурщину показали, графа Амори опозорили?

Лёд начал таясь, впитываясь грязной водой в одежды людей. Смущенные и очухавшиеся от едва не сотворенного преступления горожане вставали с площади, неловко переглядываясь в глаза и шепотом обсуждая, сколько же мне заплатили как почетной гостье на свадьбе у обычных мещан.

– Ежели так, то всё поправимо, – задумчиво сказала жена канцелярского писаря при мэрии, что забегала к нам за сладким для мужа. – Женись, отрок, бери на себя право мужа и ответственность за жену! Или же не жить грешнице, не топтать ногами нашу землю.

– Ясень, – я подергала за рукав помощника. – Нам бы поторопиться. В храме-то не знают о таком пике ваших взаимоотношений.

Слуга поменялся в лице и бросился к дверям здания. Ему старались уступить дорогу, вжимаясь в незадачливых соседей и жадно оглядывая нашу одежду. Случайно ли, но синяя расцветка преобладала и в моем платье, и в Ясеневом мундире, ярко выделяя нас на фоне непримечательной народной массы.

Створки скрипнули, едва мы потянули их на себя и сначала мне показалось, что я ослепла. После залитой солнцем площади полумрак притвора на мгновение дезориентировал, поэтому пробежав по инерции несколько шагов вперед, мы оказались лицом к лицу ко множеству свечей, освещавших группку монахинь, державших под локти бессильно повисшую Миру.

Никакого костра не наблюдалось. Зато в наличии был пузатый и заросший по самые брови мужчина, одетый в расшитую белой нитью рясу, махавший мокрым веником на беспомощного ребенка. С-с-святой отец!

В два прыжка оказавшись рядом, я рявкнула на испуганно вспорхнувших монахинь и подхватила девочку на руки, позволяя ей опереться на меня. Кажется, она не слишком понимала, что происходит, но и не теряла сознание, слепо перебирая руками по моей шубке и лихорадочно шепча: «Госпожа!».

– Готовьтесь к венчальной церемонии, немедленно! – двери храма оставались открытыми и туда уже набился любопытный народ, стараясь не упустить ни момента происходящего. Если сейчас не пойти до конца, нас просто не выпустят.