Кофейная горечь
Шрифт:
— Какие неприятные, дурные вещи вы говорите! — возмутилась вдова, и голос ее зазвенел от возмущения. Однако она быстро справилась с собою и добавила, пустовато и премило улыбнувшись: — Ах, вы же мужчина, разве вы можете сказать иное? Разве вы можете допустить даже мысль о том, чтобы женщина имела некие права?
Прежде, чем легкая неловкость переросла в напряжение, я вмешалась и незаметно оттеснила Эллиса от миссис О'Бёрн. Соблазн остаться в стороне и посмотреть, как детектив будет насмехаться над этой вороной, был так велик! Жаль, что некому оценить мой благородный, полный самоотречения поступок.
—
К счастью, беседа свернула в безопасное русло — вдова с удовольствием подхватила тему и принялась нахваливать красоты речной долины. Детектив же в это время посматривал на меня с таким снисходительно-удовлетворенным выражением, что это невольно пробуждало подозрения: не нарочно ли он стал обижать миссис О'Бёрн, чтобы я вынуждена была забыть временно о неприязни к ней и встать на ее защиту? Кто знает. Эллис, увы, легко мог поступить так, да еще при этом не чувствовать себя виноватым, а напротив, считать, что он действовал исключительно во благо.
Свое, разумеется.
После второй чашки чая и хорошей порции домашнего печенья хозяйка дома разговорилась. Оказалось, что она переехала в особняк Флор меньше года назад, в связи со смертью мужа. Мистер О'Бёрн был старше своей прелестной женушки на сорок лет и скончался прошлой весной от легочной болезни. Согласно условиям завещания, состояние покойного могло перейти к Урсуле только по истечении четырех лет, которые она должна была провести в трауре, скорбя по безвременно почившему супругу. Номинально следил за исполнением условий адвокат, но куда большую опасность для молодой вдовы представляла двоюродная сестра мистера О'Бёрна, мисс Пимпл. Чтобы умаслить ее, Урсула и вступила в клуб борцов за права женщин — мисс Пимпл водила дружбу с его основательницей, такой же язвительной старой девой.
Когда же этого оказалось недостаточно, и строгая наблюдательница стала подозревать у вдовы недостойный интерес к молодым «утешителям», миссис О'Бёрн удалилась в загородный дом. «Флор» был выкуплен покойным супругом незадолго до трагических событий, в расчете на то, что именно здесь, в тиши и спокойствии, появится на свет наследник.
— Небо уберегло, — трагически заломила руки Урсула О'Бёрн на этом месте рассказа, и глаза ее заблестели от слез. — Представляете, каково было бы мне оказаться совершенно одной, но с ребенком? Ах, ребенку нужен отец, обязательно нужен суровый отец, и только он воспитает его достойно… Вкусное печенье, да?
Эллис, убедившийся, что глупышка вдова никак не может быть причастна к убийствам двухлетней давности, потерял интерес к разговору. Мне тоже наскучила бесконечная болтовня о моде и грядущем зимнем сезоне в Бромли, но, увы, приходилось проявлять вежливость и терпение. К сожалению, выяснилось, что миссис О'Бёрн имеет скверную привычку резко менять предмет беседы — с платьев перескакивать на кулинарные изыски, потом — возвращаться к своей запутанной биографии и тут же, без перехода, начинать нахваливать погоду. Я уже порядком запуталась во всех этих безумных поворотах сюжета, перестала
— К слову, а вам, леди, не нужна служанка? Я знаю хорошую девушку из очень, очень строгого семейства, которой просто необходимо вырваться на волю!
— Служанка? — я нахмурилась. — Нет, миссис Стрикленд справляется со своими обязанностями. Даже теперь, когда Элизабет Доусон больше нет с нами.
Вдова страшно побледнела.
— Малютки Бесси? Что вы имеете в виду? Она же только недавно приходила ко мне… Правда, всю последнюю неделю я болела, почти с тех самых пор, как Бесси была у меня… Мои мигрени и… Что с Бесси?
Я хотела ответить, но Эллис меня опередил.
— А вы не знали? — произнес он жутковатым, гортанным голосом, от которого по спине словно прокатилась волна холода. — Бесси Доусон убили. Убили с нечеловеческой жестокостью. Вскоре после того, как она побывала у вас.
Урсула О'Бёрн отшатнулась, насколько позволял стул, и прерывисто вдохнула. Снова и снова, с каждым выдохом становясь все белее.
— Миссис О'Бёрн? — встревожено приподнялась я. Но она только сказала еле слышно:
— Еще одна… — и, будто кукла на шарнирах, повалилась на пол.
От опрокинутой чашки стремительно расплывалось на скатерти уродливое коричневое пятно.
Подскочили служанки — сначала Маргарет, потом Жанетта, изображавшая дворецкого. Начался настоящий бедлам — все бегали, всплескивали руками, охали и ахали. Когда миссис О'Бёрн общими усилиями — по правде сказать, больше усилиями Эллиса, чем всех остальных вместе взятых — привели в чувство, она не пожелала ни с кем говорить, сослалась на дурноту и поднялась в верхние комнаты. Только произнесла напоследок:
— Я очень, очень сочувствую вам, леди Виржиния… Берегите себя.
Детектив отнесся к обмороку вдовы с удивительным равнодушием. Только вдали от особняка Флор он попросил Лайзо остановиться в чистом поле ненадолго и вытянулся на сиденье автомобиля, глядя в чистое небо.
— Интересная женщина, эта Урсула О'Бёрн… Да, — Эллис скосил на меня глаза. — Очень. И не смотрите так на меня, Виржиния. Хотел бы я знать, что могло напугать такую расчетливую особу.
— Расчетливый — не значит храбрый, — принципиально поправила я его. — А почему вы считаете, что Урсула О'Бёрн не могла просто испугаться известий о смерти своей подруги? Я так понимаю, Бесси Доусон часто навещала ее.
Эллис только рассмеялся, и мне ответил вместо него Лайзо:
— Вы, леди, не сердитесь только, но в таких-то, как эта Урсула, я понимаю побольше всех вас, — он обернулся и облокотился на спинку своего кресла, подперев подбородок кулаком. Зеленые глаза были насмешливо сощурены. — Я на них насмотрелся уже. Девица, которая по расчету выходит замуж за старика, а потом сводит его в могилу, да так, чтоб ребеночка не появилось… Нет, этакая падать в обморок почем зря не будет. Эллис вот говорит, что она по-настоящему напугалась, и я ему верю, — Лайзо обменялся взглядами с детективом. — Думается мне, наша красавица знает что-то, да сказать боится. И не скажет, хоть ты режь ее, — заключил он. — Таких и пытать-то бесполезно. Дурочку сыграет, в слезах растечется, а все ж из нее ни словечка не вытянешь.