Когда боги глухи
Шрифт:
– Борис-то – горький пьяница, от него жена ушла, а Моргулевич в рот не берет, – сказал Дерюгин. – Чего над ним-то потешаться?
– Он тут мнит себя наипервейшим грамотеем, – продолжал Федор Федорович. – Взялся давеча со мной спорить, что белые грибы растут до тех пор, пока не сгниют…
– Или пока ты их не найдешь, – ввернул Дерюгин.
– Я-то знаю, что белый гриб растет всего одну ночь, – заявил Казаков, не обратив внимания на реплику. – Сто раз проверил, и никто меня не переубедит, что
– Носатый Моргулевич кого хочешь переспорит, – заметил Григорий Елисеевич.
– Почему же белые грибы только одну ночь растут? – удивился Абросимов. – Есть ведь совсем маленькие, а попадаются и огромные. Я сам в газете читал: один гриб пять килограммов весил.
– И те и другие растут лишь одну ночь, – стоял на своем Казаков. – Говорят ведь в народе, что если ты посмотришь в лесу на белый гриб и не возьмешь его, то он больше не вырастает. Как утро наступает, так он и перестает расти.
– Ночью растут или днем – какая разница? – усмехнулся Григорий Елисеевич. – Лишь бы их побольше было.
– Не люблю, когда люди спорят, а сами в этом деле ни черта не смыслят! – громко заговорил Федор Федорович. – Моргулевич обещал мне какую-то статью принести… Да хоть сто статей показывай, а я буду утверждать, что белый гриб одну ночь растет! Говорю же, самолично сколько раз проверял!
– И охота тебе этим голову забивать? – усмехнулся Дерюгин. – Ночь растет или две – какая разница?
– Меня невежество людей раздражает. Один тут мне доказывал что клесты вылупляются из яйца с кривыми клювами, – разошелся Федор Федорович. – Чепуха! Это потом, когда они начнут шишки лущить, клювы у них искривляются. А вы знаете, почему у дятлов не бывает сотрясения мозга? А ведь как головенкой молотит по дереву!
– Теперь не остановишь… – усмехнулся Григорий Елисеевич. – Сел Федорович на своего конька! А по мне, пусть дятел сам о своей голове заботится. А грибы меня привлекают лишь на сковородке.
– Вы, кроме военных мемуаров, никаких книг не читаете, – подковырнул его Федор Федорович.
– В книжках, бывает, такое напишут…
– Схожу на кладбище, – поднялся с табуретки Дмитрий Андреевич. – Взгляну на могилы родителей.
– Кладбище сильно разрослось. Проводить тебя? – предложил Казаков.
– Я один, – сказал Абросимов.
Как-то раз у Федора Федоровича Казакова и Григория Елисеевича Дерюгина зашел разговор о бывшем директоре молокозавода Шмелеве.
– Иван-то Кузнецов прошляпил тогда… – сказал Федор Федорович. – Шмелев-то орудовал у него под самым носом.
– Кузнецова в то время не было в Андреевке, – вступился за чекиста Дерюгин. – Он служил в Ленинграде.
– Жил под боком враг, а мы и не знали…
И Григорий Елисеевич до мельчайших подробностей вспомнил встречу с Шмелевым-Карнаковым в Ярославле,
Это было летом 1942 года. Он возвращался с совещания у командующего армией…
– Притормози, – негромко сказал Григорий Елисеевич, увидев впереди знакомую фигуру.
Рослый человек в полотняном костюме с авоськой в руке неспешно шагал по тротуару. В густых волосах серебрилась седина, однако держался человек прямо, голова приподнята.
– Глазам не верю, Григорий Борисович! – окликнул его из машины Дерюгин. – Вот так встреча!
Человек не сразу остановился, будто не расслышал, шоферу пришлось еще немного проехать, чтобы поравняться с ним. Увидев полковника с орденскими планками на груди, человек остановился, с трудом выдавил на окаменевшем лице улыбку.
– Мой тезка? – проговорил он. – Григорий… Елисеевич? Здесь, в Ярославле? Рад вас видеть в добром здравии, очень рад!
Дерюгин вылез из машины, пожал руку старому знакомому. В Андреевке они не раз встречались, несколько раз даже играли у Супроновича в бильярд.
– Вижу вас и глазам не верю, – говорил Григорий Елисеевич. – Вот, значит, куда вас война забросила? Наверное, целым заводом тут заворачиваете?
– Уже полковник? – улыбался Шмелев. – Сколько наград! Теперь до генерала дослужитесь.
– Вы один или с Александрой? – спрашивал Дерюгин. – А мои родственники в Андреевке остались… Живы ли?
– Все жду, когда вы фрицев погоните, – отвечал Шмелев. – Александра не поехала со мной, осталась с сыном… А вы здесь… – он перевел взгляд с петлиц с двумя скрещенными стволами на небо, – воюете? В городе? А меня и в ополчение не берут, дескать, стар, болен.
– По виду не скажешь, – заметил Дерюгин. Как-то не получался у него душевный разговор с бывшим директором андреевского молокозавода. Сам улыбается, голос приветливый, а глаза настороженные, будто он и не рад совсем нежданной встрече. – Сильно я опасаюсь за своих… Андрей Иванович – горячий мужик, случись что – не стерпит. А там и не только горячие головы рубят…
– Да, а ваш шурин Кузнецов как поживает? – вспомнил Шмелев. – Небось в генералах ходит?
– Как началась война, ни слуху ни духу.
– Скорее бы она, проклятая, кончилась, – вздохнул Шмелев. – Надоело скитаться по чужим людям. Потому и не приглашаю к себе, что живу в жалкой комнатенке с одним окном. Вот болел, опять было с легкими обострение. Это в Андреевке сосновые боры, раздолье, а тут городскую пыль глотаю.
– Рад был повидаться с земляком, – улыбнулся Григорий Елисеевич и протянул руку Шмелеву. Когда машина уже тронулась, попросил шофера остановиться и, приоткрыв черную дверцу, великодушно предложил: – Садитесь, Григорий Борисович, подвезу, куда надо.