Когда боги глухи
Шрифт:
Удивительные существа эти женщины! Встать, подойти к ним и посмотреть ей в лживые глаза? Вряд ли что в них дрогнет, – Лена не присягала ему на верность, да и какое имеет он право что-либо требовать от нее?..
Игорь встал, со зла чуть было не швырнул журнал в урну, но спохватился – он еще дома его полистает – и зашагал в другую сторону. Ждал фарцовщика, а увидел свою любовницу. С чего бы это у него заныло сердце? Как будто не знал, что Лена изменяет не только мужу, но и ему. А он? Разве он при случае не изменяет жене и этой же самой Лене?..
Настроение
2
В ресторане народу было мало, с улицы сюда проникал рассеянный свет, слышался шум проезжающих машин. Окна выходили на канал Грибоедова, в щель неплотно сдвинутых бархатных штор виднелись гранитный парапет с чугунной решеткой и окна черного многоэтажного здания. Рогатки антенн растопырились в разные стороны. На высоком потолке просторного зала мягко светилась хрустальная люстра. За квадратным столом сидели Вадим Казаков, Виктор Яковлевич Лидин, Николай Ушков. Нынче утром они ввалились к Вадиму, Николай представил Лидина как члена художественного совета киностудии, мол, он, Ушков, рассказал тому, какой талантливый человек Казаков, дал почитать в рукописи детскую повесть, в общем, Виктор считает, что по ней можно поставить хороший фильм.
Рослый, склонный к полноте Лидии солидно кивал и улыбался, внимательно разглядывая Вадима. А тот, ошарашенный всем этим, наконец догадался пригласить на кухню чаю попить.
– Чаю? – вопросительно посмотрел Лидин на Ушкова. – Фи, какая проза!
И только сейчас Вадим заметил, что круглые щеки члена художественного совета и нос слегка розовые, а в глазах затаилась похмельная муть.
– Продолжим наш разговор в ресторане, – сообразив, что к чему, предложил Ушков и подмигнул приятелю: мол, живо собирайся!
И вот они в ресторане. Кажется, Лидин никуда не спешил, круглое лицо его порозовело, залоснилось, карие глаза влажно заблестели, губы то и дело трогала довольная улыбка. Он вытирал их бумажной салфеткой и говорил:
– Здесь самые лучшие купаты! Даже в «Кавказском» таких не подают.
На вид Лидину лет тридцать пять, по его фигуре сразу видно, что он любит вкусно поесть и выпить. Движения его рук размеренны, коньяк он пил не залпом, а интеллигентно – маленькими порциями.
– Вообще ты, Вадим, способный человек, – легко перешел он на «ты». – Но одно дело написать повесть, а другое – сценарий для студии. Кто ты для кино? Кот в мешке. Может получиться фильм, а может – провал! Кино – это, Вадим, лотерея: можно «Волгу» выиграть, а можно и ни с чем остаться…
На этом он пока исчерпал свое красноречие и с аппетитом принялся за купаты – остро приготовленные зажаренные колбаски.
Николай пил коньяк и больше помалкивал. Лицо его было, как всегда, бледным, светлые глаза трезвыми.
– Заключите с Казаковым договор, – вставил оп, скатывая в трубочку бумажную салфетку. – Он ведь может отдать свою повесть и на другую киностудию.
– Так там его и ждут с раскрытыми объятиями! – рассмеялся Лидии. – Кино – это золотая
– Фильмов хороших что-то мало, – прервал его Ушков.
– Верно, – кивнул Лидии. – А почему? Потому, что всякими правдами и неправдами проталкивают на экраны разную халтуру! В кино без знакомства не пробьешься. Многие пишут, но, как говорится в Библии, народу много, а избранных мало…
– В Библии сказано не совсем так… – возразил Ушков. Он не терпел вольного обращения с первоисточниками.
– Короче говоря, Вадим, – перебил Лидии, – ты встаешь на трудный, каторжный путь… И если тебе я не помогу, никто фильма по твоему сценарию не поставит, если даже он будет гениальным. У кино свой мир, свои законы…
– Кто же их устанавливает? – впервые открыл рот Вадим.
– Мы, – скромно ответил Лидин. – Те, чьи фамилии даже в титрах не появляются. Десятки разных инстанций должен пройти любой сценарий, прежде чем будет утвержден. А такие, как я, проводят сценарии между Сциллой и Харибдой. Видел, как плотогоны сплавляют бревна? Стоит на плоту человек с багром и ловко отталкивается от берегов, других бревен и наконец выводит свой плот на чистую воду… Так вот я на киностудии и есть тот самый плотогон.
– Ну и гони сквозь быстрину свой плот, – улыбнулся Ушков. – За чем же дело?
– А ты подумал, зачем мне трепать нервы, создавать благоприятное общественное мнение, бегать, суетиться? Портить отношения с начальством и худруком? Только из одной любви к сценаристу?
– Из любви к киноискусству, – вставил Николай.
– Любовь к искусству – это понятие растяжимое… – туманно начал Лидин. – На одной любви далеко не уедешь...
– Что же я должен делать? – спросил Вадим. Он ничего толком не понимал, весь этот разговор казался каким-то бредом. Но Лидин не производил впечатления дурака.
– Ты? – насмешливо взглянул на него Виктор Яковлевич. – Ничего. Смотреть мне в рот и слушаться во всем. Плотогон-то я, а ты, Вадик, всего-навсего бревно.
– Бревно? – опешил тот, не зная, рассердиться ему или рассмеяться.
– Ну, ты, Витя, перехватил, – вмешался Ушков.
– Надеюсь, я говорю с разумными людьми, понимающими метафоры, – сказал Лидин.
– Честно говоря, я ни черта не понимаю, – признался Казаков. – Плотогоны, бревна, быстрина… Чепуха какая-то!
– Ты, кажется, был в партизанах? – круто переменил тему Лидин.
– У него медаль «За отвагу», – сказал Ушков.
– То, о чем ты пишешь, безусловно, хорошо знаешь, – продолжал Виктор Яковлевич. – Мне нравятся сцены боевых действий в тылу фашистов, засады на дорогах, диверсии… Но я пока не вижу людей, не ощущаю их характеров. Почему-то все они кажутся на одно лицо. И разговаривают одинаково.
Вадим промолчал, хотя внутренне был не согласен с ним. Разве деда Андрея с кем-нибудь спутаешь? Или командира партизанского отряда? Начальника разведки? А мальчишек? Все они разные… Однако червь сомнения уже стал закрадываться в его душу.