Когда боги глухи
Шрифт:
Мужчина, не пожалев светлых брюк, опустился на колени и, приставив к вискам ладони, долго вглядывался между прутьями решетки. Светило весеннее солнце, и ему трудно было сразу что-либо рассмотреть в темпом подвале. Он достал из кармана маленький фотоаппарат и сделал несколько снимков.
– Про это уговору не было, – произнес Супронович.
Мужчина встал, тщательно отряхнул брюки, выпрямился и пристально посмотрел Супроновичу в глаза.
– Вы должны помочь нам, – будто взвешивая каждое слово, медленно заговорил он. – Я вам дам пластилин, вы сделаете отпечатки ключей от дверей и от сейфа, а дальше не ваша забота. За эту услугу мы гарантируем вам полную безопасность, кроме того, если вы, конечно,
Леонид Яковлевич не ожидал такой щедрости, значит, действительно в сейфах Бруно хранится кое-что подороже золота…
– Допустим, я все сделаю, что вы говорите, но в подвальном помещении установлена автономная сигнализация, – предупредил он. – Оповещаются полиция и хозяин.
– Нам это известно, – заметил мужчина, цепким взглядом окидывая территорию виллы. Его глаза остановились на гараже, откуда на них настороженно смотрела огромная овчарка.
– Вы знаете, я рискую всем, – сказал Супронович. – Пятнадцать тысяч.
– Нам нужно всего-навсего одно досье, – задумчиво произнес мужчина. – И мы его добудем, если даже придется взорвать эту прелестную виллу.
– Не проще ли с хозяином договориться? – рискнул дать совет Супронович.
– Ваш хозяин фон Бохов – умный человек, – помедлив, сказал незнакомец. – Но в данпом случае он перехитрил сам себя… Короче, он не хочет расставаться с документами ни за какие деньги. И это его ошибка. Когда бессилен чек, тогда вступает в действие другой закон – закон хитрости и силы. И в результате пострадавшим всегда оказывается тот, кто отказался от денег. И он будет кусать свои локти за безрассудство.
– Я думал, в этом мире все продается и все покупается, – усмехнулся Леонид Яковлевич.
– Бруно фон Бохов страдает одним неисправимым пороком – болезненным честолюбием. Ему хотелось бы, сидя в своем офисе, приводить в движение столь могущественный механизм, который способен и его самого уничтожить… – Мужчина с улыбкой посмотрел на Супроновнча. – Видите, как я с вами откровенен… К счастью, мы с вами, Леонид Яковлевич, лишены этого гибельного порока, не так ли?
На этот раз промолчал Супронович. Он понял, что продешевил; судя по всему этому, досье нет цены. Впрочем, эта мысль мелькнула в его голове и исчезла. В ФРГ множество разных разведок, они конкурируют друг с другом, отбивают клиентов, хотя в общем-то служат одному хозяину – крупному капиталу. Эту истину Леонид Яковлевич давно постиг. На этот раз, очевидно, замешано влиятельное лицо из боннского правительства. А в политику Супроповичу никогда не хотелось совать свой мое. Опасное это дело… Здесь с врагами и конкурентами разговор короткий: был человек – и нет человека. В какой-то конторской книге останется лишь скудная запись: «Без вести пропавший». Что-что, а немцы любят порядок и держат свою документацию в идеальном состоянии. Иначе Бруно, завладевший абверовскими бумагами, так не процветал бы. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха…
Мужчина – он назвался Альфредом – договорился с Супроповичем, что, как только тот снимет отпечатки ключей, сразу позвонит по телефону, который велел запомнить. Звонить нужно из автомата. Просил все сделать побыстрее. Бруно, по-видимому, ему полностью доверяет, поэтому все это, дескать, не составит для Супроновича большого труда. Отсчитал вместо одной пять тысяч марок, заявив, что это аванс. Когда вручит отпечатки, получит еще пять тысяч.
– И еще одно… – посмотрел ему в глаза Альфред. – Если вы захотите уйти от фон Бохова, мы могли бы предложить вам, Леонид Яковлевич, хорошую работу…
– Милую туристскую поездку в СССР? – усмехнулся Супронович. – Нет уж, господа хорошие, тут я вам не помощник!
– У
Проводив его до машины, где красивая блондинка дымила очередной сигаретой, Леонид Яковлевич напомнил, что он хотел бы получить пятнадцать тысяч марок.
– О’кэй! – похлопал тот по плечу Супроновича. – Мы не мелочны… – Рассмеялся и сел рядом с блондинкой.
Та тоже улыбнулась Леониду Яковлевичу, включила тихо заурчавший мотор, и машина мягко зашуршала шинами по красноватому гравию. Супронович машинально запомнил номерной знак, хотя понимал, что он наверняка липовый. Поглядел на дорогу: ни одного окурка. Аккуратная женщина, наверное, в пепельницу складывала…
Солнце позолотило кору сосен, от декоративно подстриженных кустов плыл запах молодого клейкого листа, в ветвях щебетали птицы, а вот дятла не слышно. Прилетел, напомнил про далекую утраченную Андреевку и улетел в неизвестном направлении… о предательстве Супронович не думал – он с детства запомнил удобную пословицу: «Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше…» Не прозябать же ему тут в сторожах всю оставшуюся жизнь? И потом, Бруно, кроме безопасности, ничего ему и не обещал. Наоборот, нет-нет и заговаривал о России: мол, еще одна поездка туда сделает его, Супроновича, свободным и обеспеченным в старости. Слишком мало предлагал Бруно Бохов. А поездка в СССР – это был бы его конец.
Альфред заранее нащупал все слабые, больные места Супроновича и предложил именно то, что жизненно нужно. Откажись он – эти люди, скорее всего, убили бы его, а своего добились. Конечно, нужно будет позаботиться, чтобы Бохов ни в чем не заподозрил своего сторожа: у Бруно тоже рука не дрогнет пристрелить на месте… Вот и крутись тут как хочешь! Недаром говорят: когда паны дерутся, у холопов чубы трещат… Но и он, Супронович, мужик тертый! Так запросто не даст себя облапошить…
Альфред предложил ему куда больше, чем Бруно. Эти люди, если захотят, смогут повлиять на Маргариту, в конце концов пригрозят ей, и она птицей полетит с ним в Дюссельдорф. Таким образом, он, Супронович, убьет сразу не двух, а даже трех зайцев: сохранит свой дом и капитал, вложенный в парфюмерный магазин, сможет снова жить как свободный человек и хозяин маленького дела и, наконец, навсегда избавится от проклятого чиновника Эрнеста. Тут ему вспомнилась русская пословица: «За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь…»
Но об этом думать не хотелось.
2
– Товарищ Абросимов, Иван Степанович ждет вас, – вывел Дмитрия Андреевича из глубокой задумчивости голос секретарши.
Первый секретарь обкома партии недолго заставил его просидеть в просторной приемной, от силы минут пятнадцать. А мысли одолевали Абросимова невеселые, и разговор ему предстоял непростой. Кроме него на мягких стульях сидели пять-шесть человек, лица у всех серьезные. Наверное, каждый про себя не раз прокатывал все то, что должен сказать секретарю обкома. Почти у всех на коленях портфели, пухлые папки, а у Дмитрия Андреевича ничего. Ему на сей раз документы не нужны. И вообще, скорее всего, нынешний разговор будет последним.
Первый секретарь обкома Борисов никогда ни на кого не повышал голоса, да и вообще говорил тихо, – когда выступал на пленумах или собраниях, в зале стояла напряженная тишина. Кстати, речи его были коротки и по существу, хотя в последнее время в моду вошла привычка произносить длинные, утомительные речи. К людям Иван Степанович относился с искренней заинтересованностью, вникал в их заботы, помогал. Тем не менее, когда на бюро обкома разбирались персональные дела очковтирателей, хапуг, использующих служебное положение, он был к ним непримирим и требовал исключения из партии и передачи дела в суд.