Когда боги спят
Шрифт:
— Ребята, я в такие игры не играю, — усмехнулся Зубатый и подозвал собак. — Передайте ему мой пламенный комсомольский привет.
— Не отказывайте так категорично, — Межаев пошел за ним. — Константин Владимирович просит у вас помощи. У него сложное положение, тяжело больна мать…
— Разжалобить хотите?
— Если откровенно, то Константин Владимирович сейчас не способен руководить областью.
— Вот это новость! А за каким хреном он ввязался, пошел на выборы? Из спортивного интереса, что ли?
— Одно дело в Думе глотку рвать, другое управлять и хозяйствовать на территории. Мы же с вами знаем, из начальников гарнизонных
— И это вам поручили сказать?
— Нет, я так считаю. Нужно спасать положение, Анатолий Алексеевич. Если хотите, молодого перспективного политика. Он полагается на ваше благородство.
— Слушайте, Межаев, о чем вы говорите? Три месяца полоскать меня на всю область и полагаться на благородство? Использовать против меня даже гибель родного сына?.. Вы что, с ума сошли?
— Константин Владимирович готов публично принести извинения. Это поднимет ваш имидж…
— Да мне нас…ть на ваши с ним извинения!
— Поймите, если он провалится в области — погибнет, как политик, как человек. Он умеет быть благодарным, я убедился в этом.
— Что, получили благодарность за предательство?
Он был непробиваем.
— Вы же сильный человек, Анатолий Алексеевич. Настало время переступить через себя, через свои амбиции, через обиды. Для Константина Владимировича это урок, путь к зрелости. Кстати, он готов оставить за вами дом, оформить это законодательно, провести через собрание…
— Комсомольцы не продаются! — засмеялся Зубатый и пошел в подъезд. — К тому же, не люблю жить в музее.
— Вам нужно встретиться с самим Константином Владимировичем. Необходимо!
— Не нужно, не хочу, — бросил он и закрыл за собой дверь.
Потом, в тепле и тишине, он заново перебрал, перетряс в памяти весь разговор и пришел к выводу, что Хамзат, этот старый кагэбэшник, чутко уловил, что происходит в стане противника. Скорее всего, там случился крупный раскол, предательство всегда порождает предательство. Видимо, не смогли поделить портфели в правительстве, и в результате в Генеральную прокуратуру пошла жалоба. Об этом стало известно, и Крюков засуетился, начал искать компромиссы. Самый надежный — это помириться с Зубатым и встать в одну упряжку. Очень уж не верится, чтобы этот молодой, самоуверенный и властный человек испугался войти во власть, которую жаждал. В Думе, как человек военный, он занимался оборонной политикой, много ездил по войскам, выступал в штабах и часто попадал в телекамеру. Наблюдая за ним, искушенный в человеческих характерах Зубатый отчетливо видел в нем политика с организаторскими способностями. Слышно было, генералы от него отплевывались, как от чумы, но за спиной, а в глаза одобряли его речи и смотрели в рот, что говорило о притягательности личности. Судя по размаху и поступи, губернаторство для Крюкова всего лишь трамплин, чтобы вернуться назад, в Москву, уже в новой ипостаси.
Да, что-то случилось в команде, неслучайно прокурор вдруг снова приблизился и проявил принципиальность, пройдоха Шишкин прибежал с информацией о старце, уже готовый служить, а комсомолец Коля Канторщик всегда держал нос по ветру. Это только он, Зубатый, самоустранился и ничего не знает…
А и знать не нужно — отрезанный ломоть! Уйти, как отцу, на ферму, разводить коней, жить на природе, например, в Соринской Пустыни…
Вспомнив о своей прародине, он ощутил теплое, приятное жжение в груди: наплевать
Но там мертвая зона, даже не позвонить будет, не узнать, что с Машей. Да ведь можно выехать туда, где есть связь…
Зубатый так увлекся мыслью уехать, что наутро непроизвольно стал собираться, вернее, присматривать, что взять из зимних вещей, однако примчался Хамзат, необычно возбужденный и веселый.
— Я сказал, мы будем на горе! Еще посмотрим сверху! Помнишь мои слова?
Зубатый перебирал в шкафу теплую одежду и молчал. Начальник охраны немного сбавил напор.
— Сегодня ко мне прибежал этот… плохой человек Межаев. Просит твою встречу с Крюковым организовать. Я должен убедить тебя, встреча необходима.
— Не убеждай, Хамзат Рамазанович. Встречаться не буду.
— Как не буду? Надо встречаться, говорить, надо на гору идти! Дорога есть! Крюков слабый, толкни пальцем — упадет. Я знаю, у меня человек есть, у него работает.
— Межаев, что ли?
— Зачем Межаев? Хороший человек есть! Верный! Сам туда посадил.
— Не твой ли верный человек организовал жалобу в Центризбирком?
— Почему мой? Не мой! Он сам не знал, откуда жалоба, кто стучал! Никто не знал! Друг друга проверяют, допрашивают.
— У них что там, раскол?
— Какой раскол? Жалоба пришла — объединились, все как один, стоят.
— А говоришь, Крюков слабый!
— Слабый. На людях крепкий, воля есть, а так слабый. Мать болеет, наказание, сказал, мне. Если человек так думает — пропал политик, пропал лидер. Начальник никогда не должен думать, как наказали, кто наказал, за что наказал. Для политика /Бога нет и греха нет. А греха нет, кто накажет?
— В таком случае, и я слабый, — признался Зубатый. — Все время только о наказании и думаю.
— Э-э! Ты плохо думаешь! Встречайся с Крюковым и говори.
— Нет, Хамзат, не о чем говорить. Надоело мне все это, ничего не хочу. Мне правую руку уже отсекли — левую бы уберечь.
— Какую руку? — опешил он.
— Старуха так сказала. Помнишь, на Серебряной улице? Вон она, на стенке висит. Та самая, которую ты так и не нашел.
Зубатый достал с антресолей два пустых рюкзака и распахнул дверцы шкафа.
— Просьба есть… Отвези собак на охотбазу. Не то я их совсем испорчу в квартире…
12
На сей раз он ехал один, испытывая удивительное, почти ребячье чувство свободы, легкости и каких-то увлекательных, приятных предощущений. Дорогу хорошо подморозило, и по обочинам, а то и по болотным кочкам и кустам, объезжая грязи и глубокие колеи, он пробился на берег Соры. И тут, у брода, перевел дух, еще не веря, что добрался, и Соринская Пустынь вот она, за рекой. Зубатый переобулся в бродни и с палкой в руках пошел промерять дно. Осенние дожди сделали свое дело, вода поднялась, и теперь было не переехать и не перебрести. А был вечер, едва село солнце, как начало стремительно темнеть, деревня и на сей раз казалась вымершей, и надежда перебраться на ту сторону медленно растаяла. Он не переживал, собрал сушняка, развел у воды костер и повесил походный котелок. Не успела закипеть вода, как на реке послышался плеск весел и потом забористая ругань: