Когда цветут камни
Шрифт:
Накануне наступления командир не имеет права оставлять без внимания ничего, что происходит перед окопами его подразделения. Он должен следить даже за тем, где и как метет поземка.
О том, что скоро начнется наступление, Корюкову никто еще прямо не говорил. Еще не все подготовлено, еще не завершена войсковая разведка, недоукомплектованы личным составом роты…
Но Корюков знал, чувствовал: наступление начнется раньше намеченного срока. Сегодня утром его предупредили: в батальон идет маршевая рота…
Да, кажется, кончаются тихие дни.
— Кхы… кхы…
Это изредка покашливает глухим,
В хорошую погоду над плацдармом завязывались горячие воздушные бои, иногда танки и пехота противника бросались в атаку, а под шумок, как был уверен Миша, та и другая стороны строили оборонительные сооружения. Но вот уже две недели, как на плацдарме относительное затишье. Погода испортилась окончательно: пасмурно, туманно, часто моросит дождь, сеется снежная крупа, а сегодня подул студеный ветер. Надо думать, за эти дни немцы укрепили свою оборону, поэтому и притихли, а может, готовятся к наступлению, прислушиваются. Кто будет наступать первым, солдату неизвестно, но он твердо знает одно: гвардейцы не отступят.
В гвардейскую армию, которой командует генерал Бугрин, Миша был призван минувшим летом. Он из Западной Белоруссии, сын партизана. За участие в форсировании Вислы Мише присвоили звание «гвардии рядовой» и наградили медалью «За отвагу». Об этом Миша немедленно написал отцу:
«Служу в Сибирской комсомольской ордена Кутузова 1-й степени Краснознаменной дивизии, что освободила наше село от немцев. А командует нашим батальоном тот самый капитан, который открыл погреб, где нас держали полицаи. Теперь я гвардии рядовой и получил награду».
Какую награду — Миша не написал, но отец мог гордиться своим «последышем» — так называли Мишу дома, потому что рос он туго, медленно и ко дню ухода в армию едва дотянулся до отцовского плеча.
Тогда же, после форсирования Вислы, Мишу взял к себе в ординарцы капитан Корюков. Ординарец, по мнению Миши, это почти адъютант. Шутка ли, заслужить такое доверие командира батальона!
Миша любил поговорить, но комбат как-то сказал: «Молчи больше, за умного сойдешь», и Миша стал привыкать думать молча.
Начало смеркаться, когда капитан вернулся в окоп к Мише без каски, без бинокля, без перчаток.
— Ну, Миша, — сказал он, растирая озябшие руки, — мы с тобой обнаружили больше, чем предполагали.
Миша улыбнулся. Ему нравилась привычка комбата говорить: «Мы с тобой». Обрадованный, он кинулся было за каской, биноклем и перчатками, но Корюков остановил его:
— Погоди, еще светло, — и, пригнувшись, зашагал по ходу сообщения в тылы батальона.
Там, в комбатовском блиндаже, его ждала старшина медицинской службы Надя Кольцова. Ждала не один час. Заслышав его шаги, она выбежала навстречу, а он будто и не заметил ее, пронесся мимо, не ответил на ее приветствие ни
Дверь блиндажа захлопнулась перед Надей. Щеки ее вспыхнули.
Надя Кольцова была девушка хрупкая, белокурая, голубоглазая. В полку и дивизии ее знали как выносливую, ловкую и смелую санитарку. Много солдат и офицеров было обязано ей своей жизнью. И Максима Корюкова она спасла от неминуемой гибели.
Случилось это лютой зимой 1942 года. В одной из контратак на Мамаевом кургане Максим упал почти у самой вершины кургана. Надя пробралась к нему и попыталась подсунуть под его тело плащ-палатку. Как чугунный слиток, был тяжел обессилевший, истекающий кровью Максим. Кое-как, с невероятными усилиями перевалила его Надя на палатку и принялись изо всей силы тянуть ее до ближайшей воронки. Кругом свистели пули. Пока она его тащила, Корюков еще раз был ранен. Свалившись вместе с ним в воронку, Надя стала перевязывать ему раны, но у нее не хватило решимости выдернуть впившийся в бедро осколок. И что поразило ее: раненый, придя на минуту в сознание, своими руками помог ей выдернуть этот осколок.
За время войны много повидала Надя раненых бойцов и командиров. Один — стонет, другой — ругается, третий — плачет. А этот не проронил ни звука.
Помнил ли Максим Корюков, кто вынес его тогда с поля боя? Но Надя о нем не забыла. Бывает же так: не пострадавший проникается уважением к тому, кто спас его от смерти, а спасший — к пострадавшему. До сих пор Надя заботится о Максиме, а он и не замечает этого.
До форсирования Вислы Надя Кольцова оставалась в батальоне Корюкова, затем ее отозвали в санитарную роту полка. Но там она не могла работать спокойно. Необоримая сила тянула ее сюда, в батальон. Надя несколько раз просила откомандировать ее обратно, но ничего не добилась. И прошлой ночью она оттуда сбежала. Утром в батальон прибегал связной с приказанием начальника штаба полка: «Старшину медицинской службы Кольцову Н. откомандировать в саперный взвод». Зачем и почему в саперный, Надя не поняла. И прежде чем идти туда, решила поговорить с Корюковым, попросить оставить ее в своем батальоне.
В ожидании комбата она привычно подмела земляной пол блиндажа, расстелила на столе чистую газету, смахнула пыль со всех предметов, что попались ей на глаза, по-хозяйски навела порядок на полочке, хотела прислониться щекой к подушке Корюкова, да раздумала, словно стесняясь стен пустого блиндажа.
А он пробежал мимо, даже не взглянув на нее…
Преодолев охватившую ее робость, Надя вернулась в блиндаж.
— Я к вам, товарищ капитан, с личной просьбой.
— Погоди, Надя, — отрывисто ответил Корюков.
Он с головой ушел в чтение карты. Перед ним — передний край противника с пулеметными точками, с минными полями, проволочными заграждениями в шесть колов, с «сюрпризами» и ловушками, через которые ему предстоит вести батальон. Сегодня ему удалось обнаружить гнезда с подземными ходами сообщения. Что это за гнезда и какова их огневая мощь, неизвестно.
Присев на край топчана и глядя в спину комбата, склонившегося над картой, Надя то прислушивалась к ударам своего сердца, то щелкала пряжкой санитарной сумки, то снова пыталась заговорить. А он все молчал и молчал. Медленно тянулось время…