Когда цветут камни
Шрифт:
И Матрена Корниловна взяла их в помощники.
— Только не трусить.
— Мы не из трусливых, — похвалился Семка.
— Тогда пойдем прямо по медвежьему следу.
За лесосекой медвежий след слился с широкой затвердевшей лыжней и совсем пропал из глаз. Матрена Корниловна будто и не заметила этого. Она прошла дальше, к берлоге действительного медведя, оставив на лыжне крест из палочек: дескать, хитрость твоя, дезертир, разгадана, и если появишься здесь — моя рука не дрогнет.
И тут Семка чуть приотстал:
— Корниловна, медведь-то,
— Бурый… Не отставай.
— И здоровый?
— Посмотрим.
— Видно, злой. Бурые всегда злые бывают…
— Наоборот, бурые как телята, а вот черные — муравьятники, с белым ошейником — всегда злые.
— А может, и этот муравьятник?
Семка пугливо стал озираться по сторонам. Он знал, чьи это следы в лесосеке. Андрейку-дезертира он не боялся, а вот настоящего медведя… Да что и говорить, зверь есть зверь.
— Не отставай, — поторапливала его Матрена Корниловна. — Человека все звери боятся, если человек не боится их. И муравьятник боится.
— Это верно, если его не трогают, — Семка подтолкнул Федю вперед: — Иди, не бойся, я за тобой.
Перед ними густая чащоба. Под вывороченным корнем старого кедра желтел снег. В центре желтого круга — небольшое обледенелое отверстие. Над ним висели сосульки, образовавшиеся от теплого медвежьего дыхания.
— Ну вот, пришли. Будем делать залом, — тихо, вполголоса проговорила Матрена Корниловна. И Семка окончательно пал духом.
— Тут? — сипло спросил он, в горле у него пересохло.
— Говорю, тут. Не тряси штанами.
— Я не трясу, — еле выговорил Семка, прячась за спину товарища.
Молчаливый Федя оказался смелым и спокойным охотником. Он подошел к Матрене Корниловне, и она принялась с ним строить залом берлоги. Два бревна, положенные крестовиной, закрыли медведю свободный выход. Федя встал на вершину заломленного дерева, а Семке выпало шуровать бурого.
Длинный черемуховый прут, приготовленный для шуровки, Семка долго не мог всунуть в отдушину берлоги. У него тряслись руки, округлившиеся глаза почти ничего не видели. Наконец помогла Матрена Корниловна, и прут пошел. Семка осмелел было, как прут уперся во что-то и дальше не шел. «Значит, медведя в берлоге нет», — опрометчиво подумал Семка.
Вдруг в глубине что-то дернулось, и Семка застыл на месте.
— Шуруй! Шуруй.. — крикнула Матрена Корниловна, подняв руки. Но Семка не в силах был пошевелиться.
— Шуруй же, тебе говорят!..
Чело берлоги приподнялось. Кто-то с силой выдернул из Семкиных рук черемуховый прут. Семка, не чувствуя под собой ног, метнулся в овраг. Пожалуй, он разбил бы себе лоб о дерево, если бы в этот момент не раздался выстрел. Семке показалось, что пуля просвистела возле самого его уха. «Чертова баба, в меня метит», — мелькнуло у него в голове, и он упал на снег ни жив ни мертв.
В ту же секунду послышался звериный рев. Семка, закрыв глаза, представил себе, как медведь расправляется с охотниками. «Господи Иисусе, и моя смертушка пришла, —
Как только голова медведя показалась из берлоги, Матрена Корниловна встретила его точным выстрелом. Но медведь редко падает с первого выстрела. У этого тоже хватило сил вырваться из чела, но преодолеть залом не успел, застрял в крестовине, и вторая пуля свалила его.
Когда раздался второй выстрел, Семка, как пружиной подброшенный, вскочил и забрался на дерево. Сидел там долго, озяб и, наверное, окоченел бы, если бы Федя и Матрена Корниловна, волоча по снегу бурого медведя, не увидели его:
— Слезай, охотник, помогай тащить!..
Здоровенные лапы были еще теплые; и Семка не столько помогал, сколько грел в них свои озябшие руки.
В полночь они доволокли косолапого до зимовья. Матрена Корниловна осмотрела двор, и к Семке:
— Ты умеешь свежевать?
— Конечно. Не впервой.
— Тогда начинайте, я схожу во второй барак.
— Туда, значит? К районным представителям? — «До второго барака десять верст, ночь. Сатана, а не баба. Ее сам черт, видно, боится».
— Туда, туда… — ответила Матрена Корниловна. Не могла же она сказать Семке, что идет в дозор, последить за дезертиром, куда ведет его след. Ведь на ночлег он отправляется по той же лыжне.
Уходя она наказала:
— Шкуру повесьте на колья, тушу — на чердак.
— Ладно, все сделаем, как надо.
И Семка принялся за дело. Федя помогал ему. Сняли шкуру. Покрытая белой жировой пленкой, медвежья туша лежала перед ними смирно и неподвижно.
— Я, брат, привычный к этому делу, — хвалился Семка. — Ты думаешь, я давеча убежал от берлоги с перепугу? Нет. Там у меня на примете рогатина была, вот я за ней и полез на дерево. Если бы он выскочил на вас, я его на эту рогатину насадил бы. Мне не впервой…
— А не захворал ты случаем медвежьей болезнью? — спросил Федя.
— Что ты! Это от него так пахнет. У него понос бывает, как у человека. Вот увидишь: ободранный медведь — совсем человек человеком, — разговорился Семка. Ему хотелось убедить Федю, что он действительно заправский охотник. — Этот медведь — мужик, самец, а вот у самки груди имеются и все такое, как у девки, истинный Христос, сам своими глазами наблюдал… Слушай, я придумал одну штуку, — сказал он внезапно, — давай девчонок напугаем.
— Как?
— Положим его у порога, будто мертвого мужика. Девки проснутся до ветру, а он тут как тут… Здорово я придумал, а?
— За это попадет, — возразил Федя.
— Ну, тогда спать иди, я тут без тебя управлюсь.
К утру стало морозить. Развеселившиеся днем подснежные ручьи умолкли, заглох нежный звон капелл. Перед рассветом послышался треск, частые щелчки, словно сотни ковалей и молотобойцев сбежались сюда к зимовью, и, помогая зиме укрепиться против наступающей весны, торопятся заковать в броню все, что грело и ласкало солнце в минувший день.