Когда герои восстают

Дарлинг Джиана

Он был собственником, задиристым и дерзким; все, чем мог быть Данте, поэтому это не удивило меня, потому что не выходило за рамки характера.

Но меня удивило, как много это значило для меня.

Ему было все равно, что думает его лучшая подруга, потому что он слишком сильно любил меня, чтобы изменить свое мнение сейчас.

Что она каким-то образом вторглась в интимный момент, между нами, а не я была третьим колесом в отношениях, которые начались много лет назад и прошли через многое.

Он подразумевал, что мы были заняты, то есть,

что бы он ни делал, я делала это вместе с ним. Мы были командой, и он так громко транслировал это Александру и Козиме, что казалось, это звучит из громкоговорителя.

— Io sono con te, — сказал он так тихо, едва шевеля губами, что на секунду я подумала, не привиделось ли мне это.

Но нет.

Я с тобой, сказал он.

Напоминание. Подтверждение того, что, даже имея брата и лучшую подругу, он все равно хочет, чтобы я была на первом месте.

Слезы жгли глаза, горячие, как паяльная лампа, которую Данте использовал на Умберто Арно. Я не давала им упасть, но и изгнать их не была в состоянии. Поэтому я уставилась на Данте остекленевшими глазами и проглотила рыдание.

— Ion sono con te, — тихо повторила я.

Пальцы на моем бедре сжались.

Когда я снова посмотрела на Козиму, она казалась немного пораженной нашей связью, но не сердилась. Поймав мой взгляд, ее желтые глаза растаяли, как масло на раскаленной сковороде.

— Лена, любовь моя, — сказала она, протягивая руку. — Я так по тебе скучала.

Слезы, которые я так мужественно пыталась сдержать, хлынули через веки и двумя обжигающими дорожками скатились по щекам.

— Козима, — вздохнула я, оторвавшись от Данте и шагнув вперед.

Козима тоже сделала шаг вперед, встретив меня на полпути, подхватив меня в свои длинные, тонкие руки, крепко обнимая. Мы были одного роста, но там, где я была стройной, почти пустотелой, с маленькой грудью и узкими бедрами, Козима была с дополнительным бонусом в виде преувеличенных изгибов. Мне было приятно прижиматься к ее мягкой коже. Это напомнило мне о маме и о том, как сильно я по ней скучала.

— Эй, — прошептала Козима мне на ухо, уткнувшись носом в мои волосы и глубоко вдыхая их запах. — Я так скучала по тебе, sorella mia. (пер. с итал. «моя сестра»)

Я крепче прижалась к ней в ответ, хотя обычно я не была такой физически ласковой. Мои слезы скатились в ее густые волосы, но она не возражала. Она просто молча обнимала меня несколько минут, шепча в волосы, как сильно она меня любит, как счастлива видеть меня, как гордится мной.

Она ничего не знала о моей жизни после того, как я взялась за дело, по крайней мере, ничего, кроме процедуры по лечению бесплодия, но каким-то образом она знала, что я прошла через все испытания и нуждалась в ее бесконечной любви, чтобы успокоить себя.

— Симус мертв, — пролепетала я сквозь слезы, схватив в горсть ее шелковые волосы, потому что они

напомнили мне о том, как я заплетала их, когда она была девочкой, как укладывала ее в кровать и читала ей сказки, потому что мама работала, а Симуса нигде не было.

Это напоминало мне о времени, когда я утешала ее, как и положено старшей сестре, но это не заставляло меня стыдиться того, что я нуждаюсь в ней сейчас.

Она была моей сестрой, и я никогда по-настоящему не позволяла ей быть в моей жизни настолько, чтобы поддержать меня, когда я нуждалась в помощи.

— Мне жаль, — тихо плакала я, истерика бурлила в хаосе, превращая мой желудок в бурю. — Прости, что я не знала, что сделал Симус, что сделала ты ради нашего спасения.

— О, Лена, — вздохнула она, глядя через плечо на Данте. — Почему бы тебе не отвести Ксана внутрь и не выпить холодного пива, Ди?

Он, должно быть, кивнул, потому что мгновение спустя я почувствовала мягкое поглаживание по затылку, а затем мягкие шаги по траве — Данте вел своего брата и Фрэнки обратно в дом.

Козима подвела меня к скамейке на краю лимонной рощи и усадила нас обеих, прижав меня к своей груди под мышкой.

— Мне жаль, что тебе пришлось это узнать, — пробормотала она.

Я отстранилась, чтобы взглянуть на нее.

— Нет. Мне только жаль, что я не знала.

— А что бы это дало? — мягко возразила она. — Это ты сказала мне за несколько дней до моего восемнадцатого дня рождения, что счастье немногих стоит больше, чем счастье одного. Я была согласна с тобой. Мне было приятно пожертвовать собой ради своей семьи, Лена. Если бы ты оказалась на моем месте, ты бы поступила так же.

— Я знаю, что я не такая красивая, но это должна была быть я.

— Почему? Потому что ты самая старшая? — возразила она. — Это так необоснованно. Кроме того, ты пожертвовала ради всех нас всей своей юностью. У тебя не было друзей, ты не училась в университете и не делала ничего, что должна была делать девочка в детстве, потому что ты была слишком занята воспитанием нас, когда наши родители не могли. Ты сделала более чем достаточно.

Я держала ее прекрасное лицо в своих руках и понимала, что не делала ничего подобного с тех пор, как она была девочкой, и ее щеки были пухлыми от остатков детской припухлости. Мое сердце сжалось от тоски по тем невинным дням, хотя я не могла сожалеть о том, что они остались позади.

— Знаешь, что делало меня счастливой тогда? — спросила я ее, глядя в эти расплавленные золотые глаза. — Знание того, что Себ, Жизель и ты были здоровы и счастливы настолько, насколько я могла вас сделать. Мне было приятно знать, что ты вовремя приходишь в школу, что я могу помочь тебе с домашним заданием и приготовить ужин, чтобы ты могла позаниматься или погулять с друзьями. Мне не нужно было мое собственное счастье, потому что я могла одолжить твое. Поэтому меня убивает, что я подвела тебя, и ты пережила то, что я могу только представить, что это были невыразимые вещи.