Когда играют дельфины…
Шрифт:
— Слушаюсь, — Мамедалиев встал. — Солдатов, товарищ майор, эти дни сидел дома, ему ведь полагается отгул за два ночных дежурства подряд. А гости у него были — шесть человек, скорее даже не гости это, а по делу люди заходили. Солдатов в свободное время сапожничает, чинит старые ботинки, туфли, сапоги, и к нему приходили заказчики. Пять посетителей удалось установить. Среди них шофер такси Маневич. Он представляет для нас интерес.
Юрочка находит друга
По воскресеньям Юрочка позволял
Можно было вообразить себя собственным корреспондентом центральной газеты и даже писателем, а не самым молодым сотрудником заводской многотиражки, заметки и корреспонденции которого большей частью идут в корзину. Правда, редактор частенько повторял ему, что путь к мастерству газетчика тернист и лежит через горы выправленных авторских материалов, что с умением писать люди не рождаются. Интересно, что он скажет о последнем очерке «Токарь-виртуоз» с двумя великолепными фотоснимками? Юрочка вынул второй экземпляр и еще раз со смаком прочел наиболее выигрышные места:
«И вот намертво закреплен новый резец — результат долгих месяцев упорных поисков, вдохновенных находок и тяжелых разочарований. Стремительные завитки металла заструились из-под резца. Тонкие, нервные пальцы Н. Короткое а…»
— Простите, здесь не занято? — прервал чтение приятный уверенный голос.
— Да, да, пожалуйста, — рассеянно ответил Юрочка и поднял глаза. Прямо на него смотрел черный с голубоватым отливом кружок объектива «Эльмар». Объектив резко нырнул под стол, и перед глазами возник с виду благообразный, солидный человек средних лет. Седоватые брови приятно оттеняли голубизну его глаз, полные, сочные губы кривились в благожелательной усмешке.
— Я вам, кажется, помешал?
— Нет, нет, что вы, пожалуйста, — поспешно проговорил Юрочка, убирая листки в карман. — Простите, не откажите в любезности, какой у вас аппарат? — вдруг выпалил он и страшно смутился.
— О, вы, я вижу, настоящий любитель! — добродушно протянул сосед по столику, снимая с плеча камеру, и словоохотливо пояснил: — «Кодак», экспериментальная модель. А каким вы работаете?
— «Зорким-один», — пренебрежительно поморщился Юрочка, нежно ощупывая многочисленные механизмы, смонтированные на крупной, обтянутой коричневой кожей камере. Назначения большинства из них он себе просто не представлял.
— А где экспонометр? — спросил он, недоуменно заглянув в видоискатель.
— Установка скоростей автоматическая, по фотоэлементу. Объектив качающийся. Все механизмы действуют от часовой пружины.
Владелец чудесного аппарата со смаком перечислял его поразительные достоинства.
— Да, — умеют, знаете, за границей вещи делать, —
— Да нет, стаж маленький. Я, видите ли, журналист, так что начал снимать по необходимости, а потом увлекся.
— В «Приморской заре» работаете? — с уважением осведомился собеседник.
Юрочке мучительно захотелось ответить «да».
— Нет.
— В областной комсомольской газете?
— Нет, — и так же пренебрежительно, как о своем «Зорком», добавил: — В заводской многотиражке.
— О, — неожиданно улыбнулся сосед, — настоящая школа для журналиста. Только в таких маленьких редакциях на больших заводах и можно найти свое творческое лицо и накопить опыт для будущей работы в крупных газетах. Правильно делаете, молодой человек. Поверьте слову старого газетного работника.
— Вы тоже журналист?
— Был. Сейчас сердце не позволяет мотаться по командировкам, объектам. Был не последним фотокорреспондентом в Сибири. Впрочем, что же это мы не познакомились. Родлинский Аркадий Владиславович.
— Юрий Николаевич Веселов.
— Очень приятно. Да, бывало, мои этюды и фотоочерки печатались в крупных журналах, не только в газетах. А сейчас я просто фотограф. Знаете, Подгорная улица, ателье «Артистическое»? Кроме того, веду фотокружок в Доме офицеров флота. А все из-за сердца — пошаливает проклятое.
С завидным для сердечника аппетитом Родлинский отрезал ломтик за ломтиком от сочного, чуть красноватого в середине бифштекса, обильно приправлял его горчицей, слегка посыпал красным перцем, рассматривал долю секунды и, блаженно щурясь, отправлял в рот. За мясом следовали стружки жаренного в масле картофеля и розоватый прозрачный лук. Каждый кусок бифштекса был как бы самостоятельным эпизодом в жизни Родлинского, и все эпизоды завершались добрым глотком коньяка.
Юрочка, только что окончивший есть бездарный шницель, несколько минут крепился, потом не выдержал и подозвал официантку.
— Лидочка, мне, пожалуйста, кофе с коньяком. Коньяк двойной. А компот не надо, — скороговоркой добавил он вполголоса.
Через несколько минут недавние соседи уже выпили за прошлое и будущее советской журналистики, за рост молодых талантов, которые идут в литературу из гущи жизни, и за многое другое, не менее приятно щекотавшее Юрочкино самолюбие. А еще через полчаса непривыкший к коньяку сотрудник заводской многотиражки доверительно излагал Родлинскому свои взгляды на стиль работы редактора, который «не пропускает е-его статьи в по-полосу».
— Юноша, с какой стати редактор будет тратить на вас свой гонорарный фонд? Ведь он у вас невелик. Какой тираж?
— Две тысячи.
— Ну вот, видите, — подытожил Родлинский, хотя размер тиража никакого отношения к сумме гонорара не имел. — Учитесь смотреть жизнь, как негатив. Можете записать для вашей первой книги, Юрий Николаевич.
Юрочка яростно закивал. Онемевшие губы его не слушались, говорить по пустякам он не решался. Мысли, как муравьи, расползались в разные стороны.