Когда исчезает страх
Шрифт:
Кирилл круто повернулся и помчался в свой корпус собираться в путь.
Когда, переодетый, он вернулся к коттеджу главного врача, там уже стоял готовый к отъезду Валин.
— Прощайте, я прибавил два кило, — мрачно сообщил толстяк. — Надо удирать из этого проклятого места.
Через несколько минут вышел Гарибан. Квадратные стекла его пенсне холодно сверкали. Не сказав ни слова, он жестом пригласил беглецов в легковую машину.
Парни уселись на заднее сиденье. «Эмка» рывком тронулась с места и покатила.
Гарибан сидел рядом
Навстречу бежали пустые поля, темные деревья, столбы высоковольтной линии. Вдали сиял разноцветными роящимися огнями огромный город. Над ним нависло бледное зарево.
Толстяк сперва что-то говорил о горечи осени, о девушках, оставшихся в лагере, а потом вдруг вполголоса сознался, что не прибавление в весе погнало его в город, а потянула к себе работа, на которую он потратил уйму времени.
— Мне еще студентом довелось под наблюдением профессора заниматься аэродинамическим сопротивлением тканей, — рассказывал он. — Дело увлекательное. Я стал специализироваться. Года через три удалось установить, что ткани с большой воздухопроводимостью при раскрытии полотнища в воздухе не так резко встряхивают падающего человека, как это происходит теперь, когда парашюты изготовляются из плотного шелка. Кроме того, опыты показали — воздухопроницаемость ткани лишь незначительно изменяет скорость снижения парашюта с грузом. Тут у меня, конечно, возникла мысль: а нельзя ли, кроме ткани, найти еще наиболее выгодную форму полотнища? Почему она должна быть круглой, а не квадратной или какой-нибудь другой? Кем установлен этот закон? В общем, одно стало цепляться за другое… Ну и пошло, поехало. Из текстильщиков меня занесло в авиаконструкторы, и начались муки изобретательства. Правда, пока я не очень далеко ушел от конструкции Котельникова и француза Жокмеса, но кое-чего добился. А вчера пришла новая мысль. Вот я и лечу к своим чертежам и расчетам. Авось в этот раз не будет осечки.
— Если вам понадобится самый сговорчивый испытатель, рассчитывайте на меня, — не то всерьез, не то в шутку предложил Кочеванов. — Имею в своем активе восемь прыжков. Готов прыгнуть хоть на квадратном парашюте.
— Ловлю на слове, — в тон ему как бы с угрозой подхватил толстяк. — При первой же надобности вызываю к самолету.
— Идет, честное слово, не струшу.
За разговорами они не заметили, как автомобиль, миновав окраинные улицы, подкатил к райкому. Здесь Гарибан буркнул:
— Приехали, молодые люди!
Борис Валин, поблагодарив Евгения Рудольфовича, выбрался из машины. Кирилла Гарибан задержал.
— Вы зря дуетесь, — сказал он. — Мало ли что пишут в газетах. Позже поймете: Гарибан ваш искренний друг и доброжелатель. Помните: жду в любое время, Я выше всяких обид. Желаю успехов. Если понадоблюсь — звоните по этим телефонам. — Евгений Рудольфович сунул в руку Кириллу вырванный из блокнота листок и, подождав, когда он выйдет, сказал шоферу:
— На Моховую.
Кирилл
Поднявшись на четвертый этаж, он позвонил. Вышла полнощекая женщина. Недовольными рысьими глазами она вопросительно уставилась на Кирилла.
— Скажите, пожалуйста, Сомов у себя? — как можно вежливей спросил он.
— Ему надо звонить три раза, а не один, — назидательным голосом сказала женщина и громко позвала: — Владимир Николаевич, к вам пришли!
Из кухни вышел дядя Володя. Он нес фыркающий чайник с прыгающей, дребезжащей крышкой.
— Скорей открой дверь, а то все залью, — попросил он.
Поставив чайник на стол, дядя Володя протянул гостю руку:
— Здравствуй, перебежчик, садись, будем чай пить.
Он достал из буфета два стакана с блюдцами, сахарницу, лимон и стал на тарелке резать чайную колбасу.
Кирилл почти два года не бывал в этой комнате, в ней ничего не изменилось. На железной койке, по-солдатски аккуратно застеленной, лежал тощий тюфячок, покрытый ворсистым одеялом. На тумбочке стояли крошечная лампа с колпачком, похожим на большую болотную кувшинку, будильник и бронзовая фигурка боксера, подаренная ребятами ко дню рождения Владимира Николаевича.
Над постелью висел коврик, а выше его — две фотографии: на одной молодой Сомов в красноармейском шлеме, на другой — красивая и строгая девушка, с гордо поднятой головой. Ребята не раз, восторженно разглядывая ее, спрашивали: «Кто такая?», — а дядя Володя хмурился и неохотно отвечал: «Одна старая знакомая».
В другом углу комнаты болталась на подставке «груша», лежали гантели и висели на крючке старенькие боксерские перчатки. Здесь дядя Володя по утрам разминался и делал зарядку.
— Ну, рассказывай, зачем явился? — разлив чай по стаканам, спросил он.
— Вы читали статью и, думаю, верите, что я ни сном, ни духом… Какое-то дурацкое стечение обстоятельств…
Кирилл рассказал все как было.
— Да я на тебя и не подумал, — успокоил его Сомов. — Нюхом чую гарибановские затеи. Этот боров давно по клубам разбойничает. Средь бела дня ворует людей. И его ведь не подцепишь, не выявишь: все делается под солидной вывеской спортивно-оздоровительного лагеря. Когда-нибудь возьмусь, всю шайку-лейку раскрою. И покровители не помогут. Впрочем, ну его к черту, этого Гарибана, лучше скажи, что ты намерен делать дальше?
— Пока отпуск не кончился, попробую устроиться в вечернюю школу или на рабфак. В летчики собираюсь. Да и так учиться надо, знаний не хватает. Особенно это чувствуется в райкоме.
— А тебя отпустят?
— Скандалить придется.
— А не попробовать ли мне в этом деле помочь? Мы с секретарем райкома партии вместе колчаковцев били. Приду и скажу: «Надо помочь парню определиться в жизни. Рано ему в вожаках ходить, пусть прочней на ноги станет». Он человек толковый, поймет. Ну, а с боксом как?