Когда исчезает страх
Шрифт:
«Четыре часа утра. Опять воют сирены, предупреждая о воздушной опасности.
Я торопливо одеваю мальчика, хватаю сумку с игрушками, молоком, печеньем, и мы сбегаем с малышом в подвал, приспособленный под бомбоубежище. Туда со всех сторон стекаются дети с бабушками, нянями и матерями. В подвальной духоте слышатся вздохи, молитвы, шепот. Дети не плачут, они настороженно прислушиваются к выматывающему душу гудению бомбардировщиков и вздрагивают от грохота зениток.
Голые лампочки, висящие под низким потолком, от сотрясения качаются и мигают. Думаешь: вот-вот погаснет
Подвал ненадежное убежище. Это, скорей, ловушка. Если тяжелая бомба попадет в дом, она пройдет через все этажи и взорвется в подвале. Поэтому сегодня я не бужу Димку. От прямого попадания нас ничто не спасет. К счастью, бомбы еще не падали на Ленинград.
Прошло шестнадцать дней, а нашего наступления не видно. Только отходим. Неужели фашисты дойдут до Ленинграда?
Где-то в вышине барражируют «МИГи». Я узнаю их по трудному реву моторов. Острое ощущение несчастья не покидает меня.
Вчера звонил Валин. Их институт собирается эвакуировать ребят на Урал. На всякий случай Борис внес в список меня с Димкой. Удивительно заботливый человек.
13 июля. Получила письмо от Кирилла. Он уже не ждет нас в Заполярье и советует: «Не терзайся, при первой возможности эвакуируйся. Тебя никто не сочтет дезертиром, в любом краю поступишь в аэроклуб. Молодых нужно обучать всюду. А на войну не рвись., Неужели тебе не жалко мальчишку? Пусть подрастет».
Валин записался в ополчение. Я его видела в солдатской форме: тесная гимнастерка (другой не нашлось по его комплекции), штаны в обтяжку и неумело накрученные обмотки на толстых ногах. Вид комичный, у всякого вызовет улыбку. А Борис был серьезен, он нас поучал, как надо держаться во время войны, и поминутно вытирал пот со сверкающей, наголо обритой головы. Он, конечно, расстроен, но держится мужественно. Прямо Марс — бог войны.
22 июля.От Кирилла приходят какие-то куцые письма. Он шутит, но грустно.
«Отдыхаю и ем сидя у штурвала, — сообщает он. — Тревога за тревогой. Бодрствуем двадцать четыре часа, у нас же солнце светит круглосуточно».
Я потребовала, чтобы каждый день он посылал хоть открытку. И теперь живу в тревоге от письма к письму.
Валину не удалось повоевать. Его разыскали где-то по пути к Луге и приказали вернуться в Ленинград. О нем, оказывается, есть запрос из Москвы. Теперь Борис большой начальник, он отвечает за эвакуацию научно-исследовательского института и конструкторского бюро.
Беспокойная солдатская жизнь и заботы по эвакуации поубавили Валину жиру. Борис становится стройным мужчиной. И в характере у него появилась твердость. Наших возражений он не принимает:
— Поедете со мной, и баста! Я вас утвердил в штатах. Одна будет переводчицей, другая — летчиком на связном самолете.
Зосе планы Бориса не нравятся, она задумала что-то другое.
30 июля.Мы в дороге. Только что проехали станцию, которая еще дымится после бомбежки. У всех ребятишек испуганные мордашки. Нас в пути бомбили, но не попали: бомбы разорвались
К счастью, серьезных ранений нет, лишь девочке стеклом поцарапало щеку.
На всякий случай мы каждому малышу зашили в карманчик листок с его именем, фамилией и ленинградским адресом. Со мной едет не только бабка Маша, по и Бетти Ояровна — мать Яна.
Зоей с нами нет, она в армии. Перед отъездом она мне призналась, что тайком от Бориса сходила в горвоенкомат и попросилась в переводчицы.
Зося ни с чем не посчиталась. Неужели я слабей ее — буду жить с детьми и старушками в глубоком тылу? Впрочем, загадывать не следует. Время подскажет, что делать. Только бы с Кириллом ничего не стряслось!
Валин весь, в хлопотах, но он страдает. Зося беспощадна, когда добивается своего».
Глава пятая
Рослый и тучный генерал-майор Труфелев сидел в машине рядом с шофером. Дорога к аэродрому была скверной: машину на выбоинах подбрасывало, раскачивало. Генерал болезненно морщился: от тряски и запаха бензина у него начиналась головная боль.
Генерала сопровождали два человека: начальник политотдела дивизии полковой комиссар Сучков и не-, знакомый майор Чубанов, одетый в потертый кожаный реглан. Майора послал командующий, коротко сказав ему:
— Поедете в полк с комдивом. Присмотритесь и свои впечатления доложите мне.
«Странный приказ, — думал Труфелев. — Кто он такой, этот майор Чубанов? Особист? Прокурор? Навряд ли. Скорее, будущий командир смешанного полка. Значит, со мной уже не советуются. Дурной признак».
Комдив обернулся. Оба его спутника, надвинув фуражки на носы и привалясь к стенкам, сладко посапывали.
— И тряска нипочем, крепки спать! — не без досады буркнул Труфелев.
Сам он бодрствовал уже более тридцати часов, не имея возможности прилечь, и ко сну его не тянуло. Да и как уснешь после таких передряг? А тут еще нелепое полярное солнце, которое круглыми сутками не заходит и светит почти одинаково. Поди разбери — день сейчас или ночь?
Солнце, нависшее над кромкой горизонта, холодно сияло в блеклом небе, освещая землю косыми лучами. От коричневых каменистых сопок тянулись длинные тени.
Генерал взглянул на часы: «Если им верить, сейчас глубокая ночь… без четверти три. Чего нас понесло в такую пору? Не поднимать же полк по боевой тревоге? Впрочем, и в полку, видно, не спят, не до сна им теперь.
Вот тебе и аккуратист Филаретов! В мирное время — образцово-показательный командир. Лучшего не придумаешь. Дисциплина, подтянутость, наименьший процент поломок и никаких чепе! А тут месяца не провоевал и… половину техники угробил. Хоть бы в бою, а то на земле. Как мокрых куриц расчехвостили! Теперь хлопай глазами перед командующим. И в оправдание ничего не скажешь. Так опростоволоситься! Хоть бы успехи какие были, а то ведь слезы — несколько бомбежек за линией фронта и одному паршивому разведчику чуть ли не всей эскадрильей хвост отгрызли. Не завидую я тебе, Иван Демьянович, ох, не завидую!..»