Когда исчезнет эхо
Шрифт:
Пес он был хороший, ласковый. Вот только других собак страсть как не любил, особенно маленьких. Видимо, их несуразные размеры коробили чувствительного Боню, нарушали гармонию и оскорбляли чувство прекрасного. Вот и сейчас он твердо намеревался доказать маленькой рыжей собачке, что она ошибка природы. «Ошибка» была, похоже, согласна на все, кроме перспективы быть растерзанной. При виде Вероники она судорожно задергалась и завизжала еще громче.
– Да ладно тебе, не кричи. Он тебя не тронет. Боня, фу!
Она решительно выскочила на улицу, схватила собачку на руки, одним прыжком
– Вот тебе и «гав»! – прокричала ему через забор Вероника и опустила собачку на траву. – Так, а с тобой нам теперь что делать?
Вопрос был не праздный. Мама страдала аллергией на собак, и именно по этой причине в семье Джентиле их никогда не держали. Отец собак обожал, но жену любил еще больше. Услышав суматоху, мама вышла на крыльцо, увидела собаку, всплеснула руками:
– Ниточка, ты что?!
Ниточка – это было домашнее, русское прозвище. Вероника, Ника, Ниточка. В этом имени начитанной Веронике чудилось что-то от Достоевского с его Неточкой Незвановой. Впрочем, Достоевский к их жизни никакого отношения не имел. Отец звал ее итальянской разновидностью имени – Берениче, а друзья – Вероник или просто Ник. Все варианты ее полностью устраивали. Как говорят в России? Называй хоть груздем, только в корзину не клади?
– Мам, я ее уведу, – поспешно заверила Вероника. – Я же все понимаю. Просто ее на улице Боня сожрет. Жалко. А я сейчас дождусь, пока он убежит, и ее выпущу.
– Она, наверное, из деревни прибежала. – В голосе матери звучало легкое беспокойство. Такая уж у нее была особенность – всех и всегда жалеть. – Выпустишь ее за калитку – вдруг заплутает. Или Боня опять прибежит. Ты бы лучше отвела ее сама до деревни, Ниточка.
Хитрый материнский план Вероника разгадала сразу. Маме смешон был детский страх дочери перед местными жителями, вот она и пыталась правдами и неправдами заставить ее вступить с ними в контакт. Если она отправится в деревню, то потребуется ходить по дворам, искать хозяев рыжего приблудыша. Ведь выхода-то все равно нет. Не бросать же собачонку на произвол судьбы. Вон глазенки какие испуганные.
– Мам, она, наверное, голодная, – заметила Вероника. – Можно я дам ей немного творога и молока, а потом уже отправлюсь на поиск хозяев? Ты не волнуйся, в дом я ее заводить не буду.
– Я и не волнуюсь. – Мама пожала своими безупречными плечами.
Несмотря на сорок семь лет, она все еще оставалась очень красивой и на свой возраст ни капельки не выглядела. Конечно, во многом это была заслуга синьоры Чезаре, маминого косметолога, мастерски владеющей искусством уколов красоты и гиалуроновых нитей, но и мама была молодец и просто прелесть – тоненькая, сохранившая высокую грудь и тонкую талию, со спины она походила на Вероникину ровесницу. Их часто принимали за сестер, а не за мать и дочь, и непонятно, кто этим гордился больше – сама мама или Вероника.
– Я не волнуюсь, – повторила мама, – и да, конечно, ты можешь покормить собаку. Только не творогом. Я сейчас заварю овсяной каши и порежу туда кусочки вчерашнего мяса.
Неожиданный сытный
– Больше не дам, тебе плохо станет, – сообщила собаке Вероника и, тяжело вздохнув, пошла за кедами. Хочешь не хочешь, а надо тащиться в деревню.
Собачка выходить за калитку категорически отказывалась. Видимо, ей отправляться в местное «общество» не хотелось так же сильно, как и Веронике.
– Я тебя на руках понесу, – пообещала ей девушка. – Не бойся, никто тебя не обидит. Найдем твоих хозяев.
Поцеловав маму, она подхватила собачку на руки, снова лязгнула тяжелым засовом на калитке и решительно шагнула на посыпанную мелким гравием дорогу, ведущую из коттеджного поселка в другую жизнь, которая начиналась сразу за шлагбаумом. Неподалеку бродил какой-то мужик, и Вероника было испугалась, но тут же передумала бояться. Мужик вовсе не выглядел угрожающе, да и в кармане шортов лежал мобильный телефон, и Вероника уговаривала себя, что мама обязательно придет ей на помощь, если что-то случится. Собственные страхи ей были немного смешны, но все-таки с телефоном и мамой она чувствовала себя увереннее.
Первый же завтрак на новом месте оказался совместным с совершенно незнакомым до этого мужчиной.
«Ну ты даешь, Юлия Валерьевна!» – в душе подтрунивала над собой Юлька, а еще удивлялась, отчего ей так спокойно с Николаем Дмитриевичем. В ее доме он сразу по-хозяйски обошел обе комнаты – кухню-гостиную и отделенную деревянной перегородкой спальню. Обследовал стоящие в сенях ведра, в которых, оказывается, была вода, вполне пригодная для мытья посуды и умывания, зря Юлька изводила свои с таким трудом затащенные в дом бутылки. Уселся за стол, с удовлетворением оглядел горку румяных, хотя уже остывших оладушек, отправил одну в рот, ловко подцепив пальцами.
– Сметаны дать? – спросила Юлька.
– Смета-а-ны? Покупная она у тебя небось? – уточнил он и помотал головой. – А меда нет?
– Есть. – Юлька метнулась к буфету, куда уже убрала баночку с янтарной жидкостью. – От старого хозяина остался. Вкусный. Вы не знаете, здесь можно такой купить?
– Отчего ж не знаю? Пасечник у нас на окраине деревни живет. Вот как по дороге пойдешь, не в сторону коттеджного поселка, а как раз наоборот, так последний дом его будет, а за ним – поле с ульями. Пасека, значит. Поле клеверное, очень уж его пчелы любят, оттого и мед такой получается, ароматный, озорной.
Про «озорной мед» Юлька до этого никогда не слышала, но название ей понравилось. От съеденной с утра ложки меда у нее немного чесалось в горле, как будто кто-то щекотал там колкой травинкой, озорничал. Она налила Николаю Дмитриевичу чаю, плеснула и себе в кружку, села напротив, по-старушечьи подперев ладонью щеку.
– Ты что, красавица, тут одна жить собираешься? – спросил Николай Дмитриевич. – Или приехать кто должен?
– Никто мне ничего не должен! – немного сердито ответила Юлька. – Что ж я, по-вашему, одна прожить не в состоянии? Я, между прочим, взрослый человек. Сама за себя отвечаю.