?Когда истина лжёт

W.o.l.f.r.a.m.

Наш костяк отличниц, который обычно обсуждал то ужасную лекцию, то домашнее задание, то жалобы на надоедливых своими экзаменами учителей, теперь обсуждал исключительно нового практиканта. Нет, мы всё также делили параграфы по биологии, которые нужно прочитать за десять минут до звонка, чтобы каждый ответил свой кусок на паре и, по возможности, оставил несколько фактов не осветлёнными для остальных, на дополнение. Так прокатывало с любым предметом и обычно выходило, что у всех, кто хотел, имелись оценки. Наша рабочая схема ломалась только на истории: Егор Дмитрич не вызывал тех, кто поднимали руки, не давал слова тем, кто хотел ответить на вопрос вместо товарища или дополнить ответ. Словом, житья с ним нам не было, потому что отличницы оставались без оценок, а троечники и ниже

вечно были дёрганными историком. Нет, он, конечно, молодец, что заставлял их шевелиться, но не по мне такое – не быть уверенным в том, что напротив твоей фамилии в журнале есть хотя бы парочка положительных отметок. Кстати, та двойка за поведение до сих пор стояла, и как бы я ни поднимала руку, как бы ни старалась вызваться, на меня было ноль внимания. Однажды я попыталась крикнуть с места ответ, чтобы хоть так продемонстрировать свои знания. А он пригрозил мне тем, что поставит ещё один «двояк» и опять же за поведение. Зато Ксеня была счастлива. На его уроках она не пырхалась, словно была уверена, что он её не спросит. И он не спрашивал! Её, похоже, не волновала тройка, заработанная на первом уроке ещё. Эм, сказать откровенно, её сейчас вообще мало что волновало.

Какое-то время куча людей, мамина сестра с семьёй, всё ещё проживала в нашем доме. Погостить, так сказать, приехали. И каждодневное мамино лицо всё более явно говорило о том, что гости чуток задержались у них. Мы никак не рассчитывали на недельные проблемы с ванной, холодильником и тишиной и, несмотря на то, что мама любит своих сестёр и их детей, но терпению её приходил конец. Она стала более нервной, претенциозной и критичной. Почему-то я уверена, что дело явно не в пмс. Первой в ванную всё так же ходила я, но теперь мама делала завтрак для меня отдельно, чтобы я быстрее всё уплела за обе щеки и побежала на учёбу. Сонные мухи нашего царства просыпались ближе к обеду, когда мама была дома, и за те два часа до её работы, которые она проводила с ними, ежедневно, как налёт, откладывалась ярость. Хотя по-настоящему её никто не доводил никогда до белого каления, так что мне даже нравилось, что этим кем-то будет кто-то другой, а не я.

В следующий четверг, после того страшного понедельника, придя на первую пару истории, мы с Ксеней озадаченно переглянулись. Нет, как бы ничего удивительного в том, чтобы устраивать контрольную работу на третьей неделе учёбы нет. Наверное, нет. Или не должно быть. Но, в общем, мы не посмели воспротивиться желаниям этого садиста, однако перепуганные одноклассники меня развеселили. Порой я начинаю задумываться над тем, что сама немного садист. Иначе как объяснить эту радость, такую схожую на ту, что испытывает этот практикант, мучая нас?

На самом-то деле, контрольная была плёвой. Без труда её написали, пожалуй, мы с Ксеней, поскольку сидели вместе, и Олька с Женей. Лары не было ещё со среды по какой-то уважительной причине (потому что по неуважительной она пропускать просто не могла). Само собой, мы списывали. Да-да, даже отличницы могут списывать, и видимо, именно это позабавило историка больше всего, потому что под конец пары состоялся очень интересный диалог.

– Егор Дмитрич, почему вы без предупреждения дали контрольную? Мы ведь не подготовились, - чуть жалобно извещал Коротков Борька, типичный хорошист, смекалистый, но ленивый. Потому и хорошист.

– На самом деле я планировал дать её вам ещё в прошлый понедельник, когда мы с вами впервые встретились. Уже тогда я бы оценил всю безнадёжность вашего положения и не стал бы требовать от вас прыгать выше головы, - с улыбкой уверенно и бодро заявлял практикант.

Он так тонко унижал наш класс всякий раз, когда предоставлялась возможность, что моя чаша терпения время от времени наполнялась единичными желаниями вырвать ему язык, удушить, выколоть глаза, залить кислоту в уши. В общем, не самые приятные картинки возникали у меня.

– А вообще не тебе, Коротков, жаловаться на контрольную. Ты-то всё списал с телефона, а вот, как минимум, трети класса повезло меньше. Они сидят прямо у меня перед носом, и все их поползновения руками я вижу сквозь парты, - с характерным смешком и замявшейся аудиторией, он продолжал: -

У вас даже отличницы списывают, да, Кравец? Всю пару подстраивалась под Скавронскую, пытаясь выведать ответы на свои вопросы. Четырнадцать раз подлезла к ней, а она три из них – отказала, пять – ответила не сразу, а на остальные – дала беглый ответ из нескольких слов. Так что я жду от тебя перековерканные слова Скавронской, разбавленные большим количеством воды.

– Егор Дмитрич, - по-детски скандировала недовольная Ксеня, сидя рядом со мной. – Вы что, следите за нами?

– Кравец, я, может быть, разрушу твои розовые мечты, но про то, кто, куда полез, кого спросил и сколько раз, я могу рассказать про каждого в этой аудитории, - снова пробилось его высокомерие и самолюбие.

Хотя, откровенно говоря, иногда остужать пыл подруги следовало бы. Мне-то тоже приедалась её увлечённость этим мужчиной (вопрос открыт). Кстати, именно от Ксюши я узнала, что практиканту нашему недавно исполнилось двадцать три. Не знаю, где они нарыли дату его рождения, правда. Не удивлюсь, если они влезли в документы секретаря директора. А ещё он не был женат никогда, у него нет детей, и на своём потоке, что в лицее, что в универе, он был, чуть ли не гением. После таких дифирамбов у меня появился только один вопрос: как человеку с дипломом специалиста и претендентом на магистра по истории удалось (без педагогического образования) преподавать предмет детям. Ведь без корочки педагога нельзя допускать до людей. Да и кто бы этому садисту дал диплом педагога?! Он же… садист натуральный.

Остаток дня прошёл неплохо, если не учитывать тот факт, что периодические встречи в коридоре с Егором Дмитричем приносили райское наслаждение Ксене, а мне – женское удовлетворение её счастьем и больше ничего хорошего. После третьей пары мы, как всегда, отправились домой, и уже тогда я чувствовала, как медленно к точке кипения подошло моё молочко фирмы-производителя «Кравец» от коровки-Егорки. И взорваться на ровном месте мне помогло метро – столько людей, все такие ничтожные, уставшие и даже жалкие, что я себя чувствовала просто Королевой, как минимум, Елизаветой. Позже пришло сообщение от матери с просьбой скупиться в супермаркете и расплатиться карточкой. Вспомнив любовь Ксени ходить по магазинам, и по продуктовым в частности, я потащила её с собой в один из самых ближайших, крупных маркетов, с большим выбором товаров, длинными стеллажами и множеством касс. «То, что доктор прописал».

Я оказалась права, ненадолго правда, иногда её так и порывало рассказать мне о том, какие у Егора (она называла при мне его уже просто по имени) красивые светло-зелёные глаза, как они пронзительно смотрят, как он своим взглядом буквально мысли её читает. Ксеню не волновало, что мысли эти уже давно написаны на лице, а не скрыты в голове за черепом. Да и я думаю, что историку такое внимание нравилось куда больше, чем моя фантазия может себе позволить. Я ведь не знаю, о чём там думают мужчины за двадцать. Моим братьям только исполнился третий десяток, да и не настолько мы близки, чтобы читать мысли друг друга. Могу только сказать, что переоценка ценностей у Егора уже произошла, судя по его поведению с учениками и по той ситуации в туалете.

Дома меня поджидал неприятный сюрприз. Гости в лице маминой сестры с семьёй к четвергу уже уехали, а вот мама была не в духе. Вернее сказать, что она была чем-то очень огорчена. Её состояние, судя по тому, что она не отвечала на разрывающийся от звонков мобильник, оставляло желать самого лучшего. Руки тяготели накупленными продуктами, а она даже не могла мне помочь. Пришлось в марком белом пиджаке блуждать по дому, от прихожей до кухни, чтобы перенести всё в комнату, а не оставлять покупки на пороге. И она даже слова мне не сказала, хотя за носку этого пиджака могла бы снести мне голову. Отсутствие рефлексов меня не порадовало, а только заострило внимание. Я ждала, пока она обратит на меня внимание. Если сейчас к ней подойти и начать расталкивать её, как застывшую желешку, она расплачется. И так вижу, что обидел кто-то, а сказать мне - гордость не позволяет. Особой любви я не проявляла к ней, так уж повелось с подросткового периода, но в детстве всё было иначе.