Когда канарейка рисует тигра
Шрифт:
Даже если она им не пользовалась. Когда-то же догмы рухнут? И я должен буду её отпустить.
Гульназ уходит к себе первая, а я, убирая посуду, слышу, как хлопает дверь и щёлкает замок, но не в её комнате, а в студии. Ушла рисовать? Интересно, что будет на этот раз.
Каждый мой приезд — полотно. Или мне так хочется думать, так как работ в нашем доме явно больше.
Dammn, почему «нашем»? Это её дом. Она здесь хозяйка. Без оговорок.
Я выхожу в коридор и засматриваюсь на последнюю. На этот дом.
Что
Она из-за отца это написала? Чувствую, нет.
Одинокая и покинутая. Кем? Мною.
9 перышко
Пообещаешь ему не сниться? Сможешь? Точно?
Всю неделю, что готовилась его та самая сп…мограмма, мы ужинали и завтракали вместе. Даже пытались говорить, хотя было очень неловко.
Мама заходила днем, спрашивала, как между нами дела, и на этот вопрос я не находила ответа. Она всё надеется, что я воспользуюсь её советом, и не знает, что частично им я уже воспользовалась. К чему это привело? К новым страхам, но не только…
И что ей говорить, я не знаю. И почему сейчас мы вместе едем на каршеринге, который он всегда арендует, в клинику — кроме того, что так «надо», я тоже не знаю или не хочу знать.
Марат паркуется и даже открывает мне дверь, пока я замешкавшись поправляю бежевый платок. Зачем-то берёт мою ладошку и ведёт внутрь.
Хотя дорогу я знаю. Но мне сейчас так приятно. У него массивная ладонь, размашистый шаг, но он не передавливает и не торопится. Словно подстраивается под меня, но это не точно.
Мы всю нашу жизнь старались друг друга не трогать. Ну кроме нескольких нейтральный случаев и той недавней ночи, из-за которой он всю эту неделю с утра, очевидно, принимает душ и потом загоняет меня в краску, рассказывая за завтраком мельком об ещё одном приснившемся сне с моим и его участием, а я? А я почти вспоминаю аяты, когда представляю то тут, то там продолжение его снов. Безобразие! Совратила на свою-то голову. И к чему? К демонам только.
Проходим, он представляется нашей фамилией. Даёт мне бахилы, проходит со мной по коридору и замирает возле циферки «7». Говорят, это число счастливое.
— Даже немного волнуюсь, — улыбается мне, касаясь ручки двери.
Он не обязан. Я это понимаю. И с каждым днём начинаю терять настрой. Мне страшно. День ото дня всё страшнее и страшнее.
Я не люблю перемены. Я не верю в себя, хотя хочется уверять себя в ином. Я не верю в то, что не струшу. И не верю, что если он захочет развестись, малыш или малышка его удержат.
Да, я могу получить наш дом. И обеспечивать он точно будет… но даже редких его появлений я могу… лишиться. Не только я, конечно. Но пока ребенок — это что-то метафорическое, не физическое, зыбкое.
Марат сжимает мне руку и зачем-то приближается, поправляя волосы под платок.
—
Продолжает, пока решаюсь взглянуть на его лицо.
— Хочешь уйти или расплакаться?
Заставляю себя помотать головой. Я всё порчу. Всегда. Всю жизнь. Хотя бы сейчас надо идти вперёд.
— Пойдём тогда?
Мы входим в кабинет, здороваемся с доктором, которая при нашем появлении встаёт и отходит к папкам, бросая на сплетенные кисти взгляд.
— А вы уверены, — произносит она с задором, — что сами не справитесь?
Марат выгибает бровь и садится в одно из кресел, выпуская мою руку. Я сажусь на другое и поджимаю ноги, прикусываю нижнюю губу и потираю ладошки. В общем, снова волнуюсь.
Доктор находит папочку, вновь садится за стол и щелкает что-то на компьютере. Сверяет с распечаткой и довольно угукает.
— Сперма у вас, Марат, хоть донором становись.
Тот смеётся, перекидывая ногу на ногу. И, прикусив довольно губу, бросает взгляд в мою сторону.
— Нет, серьёзно, — добавляет врач, — у нас же как? 3 из 100 только допускаются по статистике.
— Ищите племенных жеребцов?
Слишком открыто смеётся от его пошлой шутки, а я ловлю себя на мысли, что та его чуть старше. И почему-то ловлю укол… ревности? А зачем? Мало ли, даже если она ему понравится, я то тут причём?
— Да если бы. — Отвечает дама, поправляя красивую оправу очков. — Хотя бы здоровых и плодовитых. Как вы. Не хотите посотрудничать? Платят у нас по тысячи четыре за сдачу, но есть женщины, готовые платить больше… намного больше.
Марат хмыкает.
— Не интересует, не хочу.
— Ну вы подумайте! Это же благородное дело, скольких пар вы сделаете счастливыми! — продолжает давить та, которую я уже не считаю такой уж и добропорядочной. — А знаете, некоторые негласно выбирают половую связь…
— Нет. — Строже обрывает он. — Что-то ещё?
Чувствуется скользнувшая досада. Та зажевывает её, кажется, ментоловой жвачкой и чуть краснеет, расстёгивая верхнюю пуговку рубашки молочного цвета. Это из-за него. И как же хочется выйти…
— Гульназ, так, а у вас… — наконец переключается на меня, — биохимия, гормоны и… — пролистывает всё как-то слишком быстро, уже без особого интереса, — всё в норме.
Рассказывает про план на дальнейшую неделю, даёт ему распечатку с рекомендациями, где «на всякий случай» пишет свой номер. Я чувствую скользнувшую по плечам дрожь и странное напряжение в грудной клетке. А зачем? Он… свободен. И она об этом знает. Мы поэтому здесь планируем моё оплодотворение в будущем цикле. Всё просто.
Возвращаемся к машине молча. Чувствую, что он поглядывает на меня, но говорить что-то не хочу. Боюсь опуститься и сорваться на него. Так нельзя. Хотя бы потому, что жене положено молчать. Как молчала мама. Я же так смогу, да?