Когда крепости не сдаются

Голубов Сергей Николаевич

Вечером восемнадцатого апреля Чапаев попросил Фрунзе к прямому и доложил: разведчики только что захватили трех белых вестовых, которые развозили приказы по дивизиям; минуту назад Чапаев прочитал приказы; из них явствовало, что армия генерала Ханжина растянулась на фронте в двести семьдесят километров; правый фланг ее — севернее Волго-Бугульминской железной дороги, а левый — на тракте Стерлитамак — Оренбург… Фрунзе бросился к карте. Так и есть… На протяжении ста шестидесяти километров от Ратчины до Бугуруслана болтается один лишь шестой уральский корпус белых. Следовательно, между его дивизиями неминуемо должны быть разрывы в сорок-пятьдесят километров. Да и

третий их корпус тоже… Словом, правильно действуя, можно не только разгромить шестой по частям, но прихватить и третий, подведя его тылы под удар…

Фрунзе сказал адъютанту:

— Однако купите мне табаку!

Как люди, не имеющие органического пристрастия к никотину, он закуривал одну папиросу за другой и бросал, не докурив. Однако ощущения первых затяжек помогали ему думать. Вглядываясь в карту, он сопоставлял, связывал, объединял незримые усилия воли человеческих масс. Не позволяя остывать их напряжению, он все жарче и жарче ковал свою главную мысль. Из смутного обилия деталей, — такой-то полк получил пулеметы, такой-то раздет, этот не прочь партизанить, а у того отличный командир, — складывалось целое — разнообразное и живое, пестрое, но единое. Полководческая идея утверждалась на частностях, как единство, и превращала собою частности в слаженную мощь. Фрунзе не пил, не ел, почти не разговаривал. Через сутки он перестал курить: забыл про папиросы и табак. Надолго? Может быть, на год или на два. Лицо его было бледно, темные круги отчетливо обозначились возле глаз, и по губам пробегала неприметная гримаса боли. Адъютант поставил на стол стакан с белым содовым раствором.

— Спасибо!

К Фрунзе подкрадывался припадок. Он ежился в кресле и жадно пил из стакана, все ускоряя и ускоряя глотки.

— Только в соду и «верю»…

— А не вызвать доктора Османьянца?

— Что вы, в самом деле!

Итак, против Пятой армии в районе Бугуруслана наступает третий уральский корпус противника, имея четыре пехотных полка к северу от реки Кинель, а к югу — дивизию горных стрелков, гусар и казачью бригаду. На усиление Пятой армии пойдут две бригады. И тогда Пятая должна будет не только остановить напор противника, но и отбросить его за Бугуруслан. Ударную бузулукскую группу Фрунзе пошлет в решительное наступление на Заглядино — Бугуруслан. Естественно, что оттесненный от Бугуруслана к северу противник с неизбежностью окажется отрезанным от сообщений с Белебеем. При таких обстоятельствах Первая армия сейчас же прекратит отход, атакует и скует шестой корпус противника. Да, это уже не идея, а настоящий конкретный план! Но пятна вокруг глаз все темнее, и губы кривятся от боли.

— Разрешите вызвать Османьянца?

— Однако… Вызовите-ка к прямому командарма Пятой…

Фрунзе говорил командарму Пятой:

— Приказываю готовиться к удару в разрыв между третьим и шестым корпусами противника… Он перебрасывает сюда со стерлитамакского направления части пятого корпуса, но еще не заполнил разрыва… Надо ударить по седьмой дивизии белых… Одновременно бузулукская группа двинется в разрыв между их седьмой дивизией и шестым корпусом… Выход — в тыл Бугуруслану…

Фрунзе сел на стул и закрыл лицо руками. Адъютант кинулся к телефону:

— Османьянца! Доктора Османьянца!

* * *

Белоказаки заняли хутор Астраханкин, что в девяти километрах от станции Шипово. Затем перерезали железную дорогу между станцией Деркуль и Уральском. Связь осажденного города с Саратовом порвалась.

Оборона Уральска делалась одной из крайних точек излома, по которому двигался к своему разрешению

кризис на Восточном фронте. В деятельности Карбышева она тоже стала главной темой бесчисленных распоряжений, инструкций, расчетов и чертежей. Вернувшийся вечером с поля в контору строительства, Карбышев до поздней ночи работал «по Уральску». Затем — короткий сон; с семи утра — опять в поле. Иногда в глухой ночной час заезжал на строительство Куйбышев.

— Вот вы, — говорил он, — начинж… А что такое начинж? В его руках сосредоточена вся инженерная подготовка театра военных действий… Вот что такое вы, — да! И я хочу вас спросить, Карбышев, начистоту: отстоим мы Уральск?

— Непременно.

— Почему?

— Потому что белым не прошибить позиций, которыми окружен город.

У Куйбышева был сосредоточенно-серьезный вид. Он обдумывал слова Карбышева.

— Позвольте! Экая уверенность… Откуда? Странно. Уж не взбалтываете ли вы просто-напросто валерьяновые капельки для слабонервного Валерьяна? Напрасно, Карбышев…

— Я не аптекарь, Валерьян Владимирович. Я фортификатор.

— И что же?

— А в фортификации четыре сплошь и рядом больше пяти.

— Фокус?

— Никакого.

— Не понимаю…

— Видите ли… Укрепленный район в гражданской войне — отнюдь не простая тыловая позиция. У тыловой позиции нет и не может быть самостоятельного политического значения…

Куйбышев сидел молча, устремив взгляд в одну точку. Глаза его от сосредоточенности стали огромными, и лицо вытянулось.

— А укрепленный район в гражданской войне имеет такое значение. Он — крепость Советской власти. Стало быть, вы думаете, что если белые не прошибут уральских укреплений, то именно по этой причине? Аргумент довольно спорный. И Азанчеев нынче утром толковал мне то же самое, что вы сейчас. Но вывод отсюда он делает совершенно другой…

— Какой же?

— Он принимает в расчет реальную обстановку. А она из рук вон как плоха. Двадцать вторая дивизия в Уральске разложена партизанщиной. Белоказаки появились севернее города. Мало того, — они почти охватили Оренбург. Командарм Первой собирается за свой страх и риск отходить. Уже начал, мерзавец, эвакуировать штарм в Сызрань. Вот какая обстановка. А вы…

— Что же предлагает Азанчеев?

— Отвести войска Четвертой армии на Саратов, а Уральск… сжечь!

— Сжечь? — тихо повторил ошеломленный Карбышев, как бы не понимая этого слова, — сжечь? Как — сжечь?

Вдруг он понял.

— Четвертую армию — в Саратов… Уральск — сдать… Да ведь это — открытый путь белоказакам на Белебей!

— И я говорю! — крикнул Куйбышев. — Михаил Васильевич прогнал Азанчеева. Но не в Азанчееве дело. Оно в том, что сейчас теоретические рассуждения на тему о политическом значении уров в гражданской войне при нечестном использовании их вредны, а при честном — бесплодны. И поверить вам на слово, что ежели Уральский ур — опорная база Советской власти в районе, то тут никакая сила его не прошибет, я никак не могу! Это, мой дорогой, идейная, но не материальная основа для суждений…

— Есть и материальная.

— Интересно…

— Отдавая себе ясный отчет в политическом значении Уральского укрепрайона, мы сделали все для того, чтобы военно-инженерная подготовка полностью отвечала его политическому значению.

— Это вы о кольце уральских укреплений?

— О нем.

Куйбышев положил руки на залитый тушью, некрашеный, грязный стол, а голову — на руки. Его могучая фигура казалась в эту минуту олицетворением тоскующей мысли.

— Кольцо… кольцо…

Карбышев заговорил твердо, спокойно и уверенно: