Когда мальчики становятся мужчинами
Шрифт:
– Ты… - его лицо свела легкая судорога и он провел перед собой ладонью, словно отгоняя комара, но было пусто и он боролся с навязчивыми мыслями, с фактом, который он хотел превратить в сон и никогда не знать о нем. – ты же… не такая…
ДжеНа увидела согнувшегося от горя юношу, будто он потерял всё. Не только смысл жизни, но и саму жизнь. Перед ней стояла бледная тень, обнажившая разбитого и опозоренного светлого мальчика, над которым надругалась злая судьба. Она в явь услышала, как клацнули ножницы Атропос, решившей, что этой любви существовать достаточно.
– Нет, я такая… какая есть,
Он сделал шаг в сторону, но она ухватилась за его ногу, продолжая сокрушаться и плакать. Проехавшись коленками по льду, она разодрала чулки и кожу до крови. Влиятельная и сумасбродная стерва являла собой жалкое зрелище. Пародия на шекспировскую Дездемону, которую побрезговали даже придушить. ДжеНа вцепилась в брючину ЧанСоба и боялась отпустить её. Если позволить ему уйти… нет, она чувствовала, что для его характера – это конец. Это смерть.
– Посмотри на меня! – взмолилась она. Тушь потекла по щекам, тут же леденея и застывая. ЧанСоб опустил лицо и, теперь, впервые, она увидела презрение, гнев, отчужденность, боль предательства.
– Я не хочу Вас видеть, - немеющим тоном, с перепадами, выдавил он и, отшвырнув её от себя, быстро зашагал прочь. Его шаги переходили в бег по мере удаления.
– ЧанСоб! – заорала ДжеНа, опустив стучащие друг о друга пальцы на припорошенные снегом следы. Но он не останавливался и становился всё дальше. Его обращение на «вы» было острее ножа, вонзенного под ребро. Это «вы» означало, что она навсегда покинула орбиту его жизни и вернуться на неё не поможет ни одна сила притяжения или гравитация.
ЧанСоб бежал долго, бесконечно долго, пока легкие не загорелись. Голова разбухала от мыслей, глаза не хотели ничего видеть, а уши слышать. Тело лихорадило. Ничего, ни звука – он погрузился в вакуум и едва не попал под машину, пересекая улицу. Что это за яд уничтожает его изнутри? Как его излить? Эта ненависть, которая затмевала взор и высасывала силы – куда её деть? Перед глазами, никуда не сдвигаясь, не стираясь, стояла ДжеНа, прячущая свою грудь и тяжело дышащий рядом с ней ИльХун. Ничего более мерзкого и гадкого он никогда не видел. Самая красивая женщина, любимая, обожествляемая, стала отталкивающей, неприятной. Половой акт превратился в скотский театр. Это не секс – это спаривание, свинское, безразборное!
ЧанСоб не чувствовал ног и упал в сугроб в задворках какого-то дома. Лицо его окунулось в снег, обмораживающий, остужающий пылающие щеки. Трясясь и стуча кулаками по земле, парень перевернулся на спину и, набрав полные легкие воздуха, завопил на всю мощь:
– Не-ет! – он кричал это снова и снова, пока ор не сорвался на хрипоту и из глаз не брызнули слезы. Никогда он не плакал с тех пор, как ему было одиннадцать лет и его, засрамленного, загнали в туалет школы и, обзывая и унижая, довели до того, что он захныкал. Но тогда он пообещал себе, что больше никто его не сломает, что вызвать в нем боль никто не сможет. Никто. И вот он плакал, как мальчишка, как слабак. Лежал на куче рассыпчатого снега и бился от боли, не в силах остановиться. И его укор к мирозданию, его бессмысленное «нет!», не могло исправить или изменить что-либо.
Женщина, которую он любил больше себя, которая
Холода
Чистое зимнее небо посмурнело и стало затягиваться тучами к ночи. Подобный им по внутреннему состоянию, продрогший, едва не трясущийся, бледный и какой-то пелёсый, вернулся в общежитие ЧанСоб, когда уже зажглись фонари. Ребята ещё не все вернулись с кратковременного отдыха, и в прихожей его встретил СонДже, идущий с кружкой чая к телевизору.
– Привет! Я думал, ты завтра только вернешься. Ты чего такой? Как сосулька, - юноша остался проигнорированным. Друг молча разделся рядом и, не посмотрев на него, прошел в спальню.
По пути к нему вышел ИльХун. Кого сейчас совсем бы не хотелось видеть. Но он не мог ничего изменить и не имел права прогонять того или посылать. Товарищ не знал ничего и его поступок не был предательством. Ведь если бы он сам осмелился сказать ему…
– ЧанСоб, прости, послушай… - отлично. Он всё понял. Или догадываться стал и ему дорассказал кто-то. Возможно, сама госпожа Ю, вернувшаяся за пальто. Он не хотел знать, даже думать о том, как она уходила отсюда, как побитая собака в глазах СоХен и как подранная, но гордая кошка в глазах ИльХуна.
Молодой человек продолжал не отвечать и открыл дверь последней комнаты. Сначала ему показалось, что в ней никого нет, но потом он разглядел ХенЩика, тотчас вставшего. Перед глазами всё ещё бегали темные круги и всё мутнело. Трудно было собраться, сфокусироваться на чем-то, оттого и выпадало что-то из вида. По лицу ХенЩика было ясно, что он в курсе всего, что здесь было и чем всё окончилось.
– ЧанСоб, мне жаль, - скупо, но сочувственно произнес он. ЧанСоб пробрел к своей кровати и сел на неё. – если хочешь поговорить или высказаться…
– Не надо жалости, ладно? – набрался он сил и выдавил из себя.
– Это не жалость, - ХенЩик подошел и сел рядом. – я просто поддержать хочу. Или, ты думаешь, я тебя не понимаю? Не могу понять?
– А что ты мне можешь сказать? «Я же говорил!». – ЧанСоб усмехнулся, горько, почти опять сорвавшись на тонкую дрожь, которая обычно предшествует слезам.
– Нет, я этого говорить не собирался, - он положил руку другу на плечо и тот выдержал прикосновение, не стряхнув её. Хотя любое физическое воздействие отзывалось болью. Как будто трогали сразу оголенные нервы. Он чувствовал себя посаженным заживо в металлическую статую, полую изнутри, которую начали накалять. Когда-то где-то существовала такая пытка.
– Но ты был прав, - признал парень, уткнув лицо в ладони. – все женщины одинаковые.
– Нет, не все.
– Все изменяют, - образ ДжеНы накладывался на любую женщину, абсолютно любую. Она была во всем, везде. Она была первой, поэтому показала ему жизнь, какая она есть. И уж в чем в чем, так в её неприглядной стороне, он не мог ей не доверять.
– Нет, не все! – настойчивее повторил ХенЩик. – Думаешь, НамДжу, к примеру, изменит ИльХуну?