Когда мертвые оживут
Шрифт:
Пока Джереми вел свой печальный рассказ, я изо всех сил сжимал зубы и гадал, можно ли вот так сломать их. Сломать бы вообще все да и покончить с этим.
— Если хочешь, я за борт прыгну, — предложил Джереми.
Было так темно, что я не видел его, а слышал только голос.
Один голос — и более ничего.
— Но тогда ты превратишься в одного из этих.
— Я все равно превращусь, — проговорил он дрогнувшим голосом.
Я с силой надавил пальцами на глаза, заставляя себя заплакать, — другие способы избавиться от жгучей боли в груди на
— А ты этого хочешь? — спросил я Джереми.
— Если останусь на плоту и превращусь, ты будешь в опасности, — сказал он после долгого молчания. Потом снова умолк, и тишину нарушал только стук наших сердец. — Я этого не хочу, — шепотом добавил он.
— Так ты думаешь, что сможешь меня одолеть?
Шутка была неудачная, но он шумно выдохнул, будто хотел рассмеяться.
— Ты должен дать слово, что выбросишь меня за борт, когда это случится, — произнес он наконец. — Обещай проследить, чтобы я утонул.
Я еще сильнее надавил пальцами на глаза.
— Обещай, — настойчиво повторил Джереми.
Я покивал и пробормотал:
— Обещаю.
— Кажется, Нэнси была тобой слегка увлечена, — говорю я Джереми.
Стоит пасмурная погода, в небе висят черные тучи и дразнят нас дождем. Я собираю пустые бутылки, чтобы наполнить их драгоценной жидкостью. Мечтаю о том, как прохладная влага будет стекать по пересохшему горлу и увлажнять каждую клеточку моего несчастного обезвоженного организма, и в ответ на эту мысль во рту появляется капелька слюны.
— Надеюсь, что так. Ведь это она меня укусила.
Джереми сидит, откинувшись на стенку тента. Теперь, раскрыв свою тайну, он снял рубашку, и всякий раз, когда я смотрю на него, в глаза бросаются гноящиеся ранки. Кажется, Джереми даже гордится тем, что укушен. А еще похоже, что мы оба не можем не думать об этом.
Потом до меня доходит смысл сказанного.
— Так ты знаешь. — Мои слова — не вопрос, а утверждение. Я поворачиваюсь к нему. — Если это она тебя цапнула, ты знал и об остальных. О Фрэнсисе, Нэнси и других.
— А почему, по-твоему я сказал, что не стоит их ждать? — спрашивает Джереми.
По всему его телу протянулись красные полоски — это вены, пораженные инфекцией. Я ощущаю исходящий от него жар.
— Но если ты знал, почему требовал вернуться?
Джереми пожимает плечами и смотрит на руки.
— Так хотелось убедиться, что ошибался насчет них. Пожалуй, это уже не имеет значения.
И он прав. Последний плот исчез из виду два дня назад.
Джереми хватает меня горячими, как уголья, руками и широко раскрывает рот, чтобы вздохнуть. Сначала я думаю, что он уже превратился — бормочет что-то нечленораздельное, — но потом понимаю: бедняга просто пытается вымолвить мое имя.
— Вставай, — наконец произносит он.
Джереми приподнимает меня за плечи, но его мышцы ослабли за многие дни бездействия, да и я по-прежнему намного крупнее и сильнее.
Джереми продолжает толкаться и твердить:
— Вставай,
Он сует мне что-то в руку — это шнуры, которыми к тенту крепится входной клапан.
— Свяжи меня. Время пришло. Свяжи. Утопи.
С каждым днем все труднее просыпаться, вот и сейчас я сонно ворочаю мозгами, пытаюсь понять, чего хочет Джереми. Сопя от натуги, он берет меня за руки, заставляет обхватить пальцами шкертик и затянуть петли на его запястьях и локтях.
Кожа у него сухая-пресухая и во многих местах растрескавшаяся. Я пытаюсь сморгнуть соль, присмотреться и сообразить, что происходит. Под тентом кромешная тьма, и только изредка ее пронзает вспышка аварийного маячка.
Вспышка…
Джереми зубами затягивает узлы.
Вспышка…
Я обматываю шнур вокруг его туловища и связываю ноги.
Вспышка…
В глазах у Джереми лихорадочный блеск. Грудь едва вздымается.
Вспышка…
Я не знаю, что говорить, что делать. Не знаю, что сказать ему.
Вспышка…
Осторожно беру его за руку:
— Джереми, мне очень жаль.
Вспышка…
Он молчит.
Вспышка…
Глаза совсем безжизненные. Сердце еле бьется.
Вспышка…
Волны легонько качают плот, а Джереми отходит…
Вспышка…
Я делаю вдох. И задерживаю дыхание.
Вспышка…
Вспышка…
Вспышка…
Выдыхаю.
Не успевает полыхнуть маячок, как Джереми резко приходит в себя. Он напрягается всем телом и пытается освободиться от пут.
Он хочет наброситься на меня, и я вижу идеально ровные, блестящие белые зубы.
Они безуспешно клацают во тьме.
С криком отскакиваю в противоположный угол плота. Отталкиваюсь от днища руками и ногами. Мечтаю, чтобы тьма поглотила меня, укрыла от этого ужаса. Джереми издает глухие утробные стоны. Он бьется в агонии, сходит с ума от ярости и жгучего, неутолимого голода.
Плотик раскачивается и дергается в разные стороны. Джереми бьется, точно пойманный в капкан зверь. Я не могу приблизиться к нему, могу только смотреть, как он корчится в путах. Могу только слушать, как хрустят суставы, как от судорожных рывков трещат лучевые кости. Это уже невыносимо. Я не могу больше находиться рядом с ним. Не могу видеть Джереми в таком состоянии.
Прыгаю через открытый проем в темную воду, и она смыкается над головой; я уже ничего не вижу и не слышу. Я отрешаюсь от всего, а наверху продолжает ходить ходуном спасательный плот.
— Ты веришь в Бога? — спрашиваю я Джереми.
Я лежу, скрючившись, на плоту в луже воды. Тент я снял в надежде, что солнце подсушит мою несчастную, всю в ссадинах кожу и станет немного легче.
Джереми без устали корчится в мокрых веревках, но держат они на совесть. Я покрепче принайтовил его к борту, разорвал на полосы свою рубашку и завязал ему рот. Тем не менее Джереми ухитряется довольно громко стонать; от этих низких носовых звуков никуда не деться, я их все время слышу, даже когда зажимаю уши ладонями.