Когда настанет время возмездия
Шрифт:
— Мы сейчас ссоримся?
Алек как-то безрадостно и резко усмехается.
— Мы злимся, — и это он совсем не о нас.
Он останавливается, чтобы налить воды, а я всё это время, пока Алек залпом осушает стакан, смотрю ему в затылок, ожидая, когда повернётся. Я готова к колкости его взгляда, в тёмных радужках пляшут маленькие искры раздражение, когда он обрушивает на меня взор, но не готова к бунтующим чувствам тоски в груди, когда вижу его глаза. Между нами точно трещина по полу пролегает. Мы оба молчим некоторое время, пока не понимаю, что он точно не начнёт говорить первым.
— Это не было предложением, Алек, — выдаю, чувствуя, что тоже постепенно начинаю
Если уж хочет меня в чём-то обвинять, пусть будет за дело. Но он даже не моргает, его взгляд остаётся очень пронзительным, в ответ никакого привычного сарказма, Алек серьёзен.
— Разберись на чьей ты стороне, принцесса, — бросает он, словно тоже решает, что нет смысла ходить вокруг да около.
Потому что это главное, что грызёт меня, и он, как всегда, об этом знает.
— Не требуется даже залезать в твою голову, чтобы понять, что тебя терзают сомнения, — Алек уже собирается обойти меня, равняясь со мной, когда останавливается и поворачивает голову так, что его почти чёрные глаза отказываются совсем рядом. — И да, на будущее, если хочешь скрыть что-то, стоит удалять одно сообщение, а не целиком переписку. До недавнего момента я думал, что у меня нет поводов для беспокойств, — бросает он в придачу, пытаясь выдать обманчивую улыбку, но она выходит у него настолько язвительной, что у меня мигом отпадает любое желание оправдаться.
Да и не получилось бы. Он поймал меня на обмане, и это уже никак не изменить. Давящее, буквально разрывающее на части чувство в груди, подсказывает мне, что это начало чего-то очень плохого.
Когда Алек направляется вверх, больше ничего не добавляя, я на все сто убеждаюсь, что вот теперь мы точно ссоримся.
Впервые мы не разговариваем до следующего дня. Алек никуда не уходит, мы даже ложимся спать вместе, но вот просыпаюсь я уже одна. Настроения выбираться из кровати нет, и я довольно долго просто валяюсь, глядя в окно и обдумывая произошедшее. Вернее то, что по сути, вообще ничего не произошло. Алек не пытался выяснить правду, он вёл себя так, словно его это никак не касается, за исключением того, что имеется факт лжи с моей стороны, который он очень многозначительно выделил. Это угнетало со вчерашнего вечера, особенно ночью, когда понимала, что мы оба не спим, находимся в одной постели, а между нами точно возросла непробиваемая стена. Я по-прежнему не хочу вставать и выходить из комнаты, но лишь потому, что до сих пор не решила, что говорить. А сказать что-то так и так придётся. Мне не нравится это ощущение пропасти между нами, сразу накатывает чувство, будто чего-то не хватает, будто вокруг меня сплошная пустота.
Однако переживать, оказывается, стоило о другом: о невозможности объясниться.
Я так нервничаю, что искусываю до боли губу, проговаривая про себя одно и то же «это не то, о чём ты думаешь, Алек», пока умываюсь, одеваюсь и спускаюсь. Но стоит зайти в кухню и увидеть читающего чёрный блокнот Алека, как моя голова мигом остаётся без мыслей. Он поднимает на меня короткий взгляд, совершенно пустой и равнодушный, как если бы просто обратил внимание на следующего человека в очереди.
И это первый удар по моему сердцу. Я чувствую нарастающее давление в лёгких, пока приближаюсь к столу.
Моё «привет» звучит слишком глухо и неразборчиво, а Алек даже и на то не расщедрится: кивок головой, короткий и бьющий второй раз в сердце. Мои губы приоткрываются, я настолько растеряна, что забываю даже дышать и моргать, в упор глядя на Алека. Видимо, мой взгляд как-то ощущается, потому что он снова отрывается от чтения и смотрит на меня исподлобья,
— Я оставил тебе завтрак, — говорит он, снова с этой раздражающе будничной интонацией. — Пообедай, пока ещё есть время, — и уже возвращая взгляд к исписанным страницам, добавляет: — В кофемашине свежие зёрна.
И сам отпивает из чашки, сразу всецело погружаясь в чтение. Я же так и стою, не понимая, как реагировать на его холодное спокойствие. Бьёт ли по мне такое равнодушие? О, ещё как! Лучше бы он не меня накричал, чем демонстрировал безразличие. Ведь таким образом получается, что его отношение ко мне в корне меняется, будто я вообще ничего не вызываю в нём. К тому же, второй раз мой долгий, проницательный взгляд остаётся проигнорированным: мол, не хочешь — не садись, я приглашать повторно не буду.
За стол сажусь уже чисто из принципа. Не дождётся, я никуда не уйду. Отламываю кусочек круассан и решаю тоже делать вид, будто ничего не произошло.
— Когда следующее собрание? — спрашиваю я, и поражаюсь, получая ответ.
— Два часа назад.
Кусочек застревает в горле, я встаю, закашливаясь, и спешу включить кофемашину, чтобы не завтракать в сухомятку. Когда с усилием всё же проглатываю его, поворачиваюсь к Алеку и в упор гляжу на него во все глаза, словно это он меня проклял и пожелал подавиться, а теперь хоть немного раскаивается.
Но нет.
Он так и не смотрит на меня.
— Попей водички, — говорит он на манеру вежливого тона и перелистывает страницу.
Я хочу огрызнуться, сказав, что и без его подсказок разберусь, и не сразу понимаю, что именно этого он добивается: заставить меня беситься. А я бешусь, его спокойствие действует на меня обратным образом. Теперь мне хочется вывести его на эмоции. Хоть какие-то.
Если бы конечно сейчас они у него были.
Это — Алек, и если он решил для себя придерживаться такого поведения, противоположного от него не добиться, даже если скакать и прыгать, доставать его и нервировать: он приспокойненько продолжит перелистывать страницу за страницей, не обращая на всё это представление никакого внимания. Я ощущаю себя пустым местом, совсем незначимой, и поражаюсь, понимая, как, оказывается, много для меня значила его сверхзабота.
Я думаю слишком долго, уходя в мысли о спасении положения с головой, что не сразу замечаю налитую машиной кружку. Обхватывая её пальцами обеих рук, медленно иду к столу, продолжая гадать, как вывести Алека на разговор, но когда сажусь на место, так ничего умного и не приходит. В каждом положительном варианте присутствует одна главная деталь — я говорю ему правду. Немного жалостливого вида и объяснения, что удалила всё автоматом, совсем не подумав, возможно, приблизило бы мою амнистию, но тогда я рискую потерять другое. Поймёт ли меня Алек?
Стоит всего лишь начать говорить и узнать.
Но…
Моя настоящая мать. Могу ли я так рисковать её жизнью?
Я принимаю опрометчивое решение.
— Алек… — пытаюсь начать говорить, зажмуриваясь, чтобы побороть сомнения и тревогу, но не успеваю толком ничего сказать.
Он меня перебивает, намеренно показывая, что ему это неинтересно.
— У тебя не так много времени на завтрак, София уже нас ждёт.
Мои глаза распахиваются, губы резко смыкаются, а из лёгких вырывается воздух. Моргаю и пытаюсь переварить одновременно два потрясения: Алек меня специально шокировал и мы едем домой. Не сразу, но устаканиваю путаницу в мыслях, и тут же пробую всё прояснить.