Когда наступает осень
Шрифт:
— Немного позже? Позже на четыре месяца!
— Послушай, дорогая, никто не скажет ни единого слова. Никто не посмеет. Все слишком боятся отца. А уж о его реакции тебе и вовсе не следует беспокоиться. Я знаю его. Отец был сломлен смертью Роя, его единственным ребенком осталась я — старая дева. Даже если он что-то и заподозрит, то сделает вид, что все в порядке.
— Но я не хочу постоянно жить во лжи! — запротестовала Линда.
— Мы скажем ему правду, но потом, — твердо ответила Грейс.
— Хорошо. Но, по крайней мере, обещай мне,
— Договорились, — согласилась Грейс. — Но знай, что твое место здесь, в нашем доме. Мы позаботимся и о тебе, и твоем ребенке.
Слезы побежали по щекам Линды. Конечно же, ей надо вернуться домой! Грейс права.
— Хорошо. Но мне потребуется пара недель, чтобы уладить здесь все дела. Я позвоню тебе, как только буду знать точную дату отъезда.
— Береги себя, Линда.
Теперь, когда она приняла решение, нужно объявить всем, что она уезжает. Труднее всего объяснить все Дорис. Ведь Линда не может раскрыть истинной причины своего бегства, и все будет выглядеть так, словно она не вынесла суровых условий жизни и снова возвращается к своему обеспеченному прошлому.
Однако это надо сделать, и притом быстро. Уже на следующее утро Линда подошла к Дорис и сказала, что уезжает.
— Почему? — спокойно спросила та.
Когда Линда посмотрела в глаза своей подруге, она поняла, что у нее просто не хватит духа солгать. И, в конце концов, почему бы не сказать правду? Хотя, разумеется, не всю правду... Пусть Дорис думает, что это ребенок Роя.
— Я беременна.
Линда опустила глаза и почувствовала, что предательски краснеет.
— Но это же великолепно! — воскликнула Дорис. — Неужели ты не рада?!
— Знаешь, ведь это не очень приятно — быть беременной вдовой. И я прошу тебя никому не говорить об этом.
— Ну конечно, Линда, если ты просишь, я никому не скажу. — Дорис немного помолчала, а потом добавила: — Даже Джейку не говорить?
— Особенно Джейку! — почти закричала Линда, но, почувствовав, что еще немного — и она выдаст себя с головой, поспешно добавила: — Мне не очень хочется возвращаться в Хьюстон. Но я сомневаюсь, что справлюсь со всем одна. К тому же это будет более справедливо по отношению к ребенку.
И тут только Линда впервые по-настоящему поняла, как тяжело живется Дорис: ведь ей всегда приходилось рассчитывать только на себя. Но если Дорис может справляться со всем сама, то почему же она, Линда, не сможет?
На какую-то долю секунды ей даже захотелось изменить свое решение. Но это была лишь минутная слабость. Нужно смотреть правде в глаза: Дорис была сделана из другого теста, она с детства привыкла бороться за существование. А Линда? Она едва может обеспечивать себя. Так что уж говорить о ребенке...
Линда повернулась и медленно пошла к своей кассе. Нет, она должна уехать. У нее просто нет другого выхода.
Спустя неделю Линда ожидала вылета в аэропорту
Вдруг сейчас Джейк вбежит в зал аэропорта и окажется, что все это было только кошмарным сном! Он обнимет ее, объяснит, почему не мог писать и звонить ей, скажет, как счастлив, что у них будет ребенок... Линда смахнула набежавшие на глаза слезы и приказала себе никогда больше не вспоминать о Джейке.
Это была тяжелая неделя — она складывала вещи, убирала квартиру, паковала чемоданы. Оказалось, что за время, пока жила здесь, она успела обрасти барахлом, у нее даже появилась кое-какая мебель. Когда сборы были закончены, она бродила по пустой квартире, где совсем недавно была так счастлива. Теперь в ней ничто не напоминало о Линде, а тем более — о Джейке...
Объявили вылет. Она взяла сумочку и медленно направилась на посадку.
8
Линда сидела за столом, накрытым для завтрака в особняке Конли, и слушала непринужденную болтовню Грейс о предстоящем благотворительном бале. Это ее ничуть не интересовало — равно как и яйцо-пашот в стоящей перед ней серебряной рюмке.
Прошла всего неделя с того дня, как она вернулась сюда, но Линда уже начала бояться, что сделала ошибку. Несколько месяцев, проведенные в Калифорнии, показали ей, какой должна быть настоящая жизнь. Даже если не вспоминать о Джейке, о том, что эта жизнь была наполнена любовью, Линда чувствовала, что скучает по своей работе, по солнцу и морю, по людям, окружавшим ее.
— О чем ты думаешь, Линда? — услышала она вопрос Грейс.
Линда в недоумении взглянула на свою золовку — энергичную сорокалетнюю даму, никогда не знавшую настоящих забот.
— Извини, Грейс, я задумалась. Что ты сказала?
— Как ты думаешь, может быть, использовать гавайские мотивы? Или что-нибудь еще более экзотическое?
— О, я не знаю... У меня совсем нет опыта в таких делах. — Боже, какая разница! — подумала она, а вслух произнесла: — Я бы, наверное, предпочла восточный стиль.
— Ну, наш комитет соберется сегодня здесь, чтобы обсудить все. Надеюсь, ты присоединишься к нам?
— С удовольствием, — вежливо улыбнулась Линда. — Конечно, если я смогу принести какую-нибудь пользу. Я не очень хорошо справляюсь с подобными вещами.
Сенатор добродушно рассмеялся.
— Оставь Линду в покое, Грейс. Разве ты не видишь, что она еще не совсем акклиматизировалась дома?
Линда взглянула на высокого седовласого человека с изысканными манерами и наградила его благодарной улыбкой. Вернувшись в этот дом, она, к своему удивлению, обнаружила, что сенатор рад ей и даже взял ее под свое покровительство.
Линда отодвинула от себя тарелку с недоеденным завтраком и встала из-за стола.
— Кажется, туман начал рассеиваться. Я, пожалуй, немного прогуляюсь по саду.