Когда он вернется
Шрифт:
В комнату вошел слуга с подносом, на котором стоял высокий фарфоровый кувшин, чашки и блюдо с пирожными. Другой слуга нес еще один поднос с хрустальным графином и бокалом.
– Спасибо, – улыбнулась Патриция слугам. – Мой дворецкий посчитал само собой разумеющимся, что ты предпочтешь шоколаду виски. Он был прав?
– Да, – признался Аласдер и сел в кресло напротив графини.
Огонь в камине делал комнату очень уютной. На полу лежал персидский ковер. На стенах, обитых бледно-желтым шелком, в бронзовых канделябрах горело
Все, за исключением большого кресла, в котором сидел Аласдер. Кожаные подлокотники кресла были потерты, и от них исходил едва заметный запах табака. Наверное, в этом кресле когда-то по вечерам сидел генерал Уэскотт, и они с графиней вели задушевные беседы.
– А портрет моего деда есть? – спросил Аласдер, принимая из рук слуги бокал с виски.
– Только небольшой, хотя ведь это был его долг – позировать для портрета. Но он не любил художников, а вот портрет твоей бабушки был написан.
– Я слышал, что она была красавицей.
Аласдер взглянул на Изабел. Она сидела тихо, но он знал, что ее спокойствие обманчиво. Однажды на острове в Южных морях он видел один вулкан. Казалось, он находился в полном покое, но на самом деле был способен залить раскаленной лавой землю на много миль вокруг себя.
Какой вулкан кроется за внешней бесстрастностью Изабел?
Патриция задумчиво изучала содержимое своей чашки, будто в ней был вовсе не шоколад. У Аласдера было ощущение, что она колеблется, надо ли говорить то, о чем она собирается сказать. Наконец она поставила чашку и спросила:
– Хочешь увидеть портрет Мойры? Его писали и переписывали несколько месяцев, пока Джералд наконец его не одобрил. – Она оперлась на трость и встала. – Портрет всегда висел в спальне. Почему бы не отвести тебя гуда, чтобы ты смог его увидеть?
Изабел хмурилась, но Аласдер этого не видел, потому что помогал Патриции подниматься по лестнице.
Изабел никогда и никому в жизни намеренно не причиняла боли, но сейчас она с удовольствием ударила бы Аласдера по голове своим деревянным молотком.
Он с таким пренебрежением представил ее графине, будто она была не более чем какой-нибудь предмет. «Вот коробка, сундук. Моя жена. Не обращайте на нее внимания, она скоро перестанет ею быть».
С мрачным видом она поднималась вслед за Патрицией и Аласдером.
На площадке третьего этажа графиня остановилась и приложила руку к груди.
– Я редко поднимаюсь на этот этаж, – призналась она, переводя дух. – Моя комната находится за кабинетом Найджела. Так велел мой доктор.
– В таком случае не надо было подниматься.
– Ноя хотела. Мое здоровье входит в противоречие с моими желаниями. Это досадно, но ничего более.
Изабел шла за ними по коридору, подняв голову и любуясь потолком. Он был
– Я не была здесь несколько лет, – сказала Патриция, открывая дверь. – Но комната осталась такой же, какой была во времена твоего деда, Аласдер.
Графиня отдернула зеленые с золотом шторы и, прежде чем открыть окно, с минуту стояла, глядя на блестевший от недавнего дождя газон и на деревья с густой листвой.
Солнце осветило девственную чистоту комнаты. Похоже на то, подумала Изабел, что к комнате Джералда относятся так, будто это храм. А стоявшая у окна неожиданно помолодевшая женщина казалась его хранительницей.
Что-то невыносимо печальное было в этот момент в облике графини Шербурн. Комната Джералда, наверное, пробудила в ней воспоминания о тех днях, которые она предпочла бы забыть.
В комнате взгляд сразу останавливался на кровати, застеленной блестящим зеленым покрывалом. Высокий полог поддерживали по углам резные столбики. На деревянном изголовье был изображен герб – ягненок и лев, каждый на щите, разделенном диагональю.
Другие предметы мебели были не такими величественными, но отличались изысканным стилем. Передняя стенка платяного шкафа была инкрустирована разными породами дерева и изображала пейзаж – плакучие ивы над рекой.
Изабел заинтересовал письменный стол, верх которого был инкрустирован кожей и золотом. Она погладила глубоко врезанные зеленые листья и золотые ягоды, располагавшиеся вдоль всех четырех сторон стола.
– Это была общая спальня Мойры и Джералда. Он спал здесь даже после того, как мы поженились. – Патриция бросила взгляд на висевший над белым мраморным камином портрет. – Думаю, ему нравилось вспоминать свои лучшие времена.
Портрет Мойры Макрей с ребенком на руках был обычным по композиции. Фоном служил Гилмур – такой, каким он когда-то был. Голубое платье Мойры подчеркивало цвет ее глаз, такой же, как у Аласдера. Но сходство было не только в этом. Глядя на улыбку его бабушки, на форму ее носа и подбородка, можно было с уверенностью сказать, что они с Аласдером родственники, притом близкие.
Мойра смотрела на ребенка с такой любовью и нежностью, что Изабел даже позавидовала давно умершей женщине. Испытает ли она когда-нибудь такое счастье?
– Это твой отец? – спросила она Аласдера. Тот кивнул.
– Я очень его люблю, хотя он мне и не родной, – улыбнулась Патриция. – Я была счастлива, когда получила от него письмо. Ты тогда только родился, Аласдер, и он писал о своих жене и сыне.
– Теперь нас пятеро. И все мы гордимся тем, что он наш отец.
– Джералд был бы рад, если бы узнал, что его внук вернулся, чтобы заявить свои права на наследство.