Когда отступит тьма
Шрифт:
У дверей его остановил едва знакомый человек, Джордж Ханникат, горластый, самоуверенный, приветливо хлопнул по плечу, потом заговорщически подался вперед.
— Я слышал разговор. — От Ханниката несло луком. — И вот что скажу. Вы ошибаетесь, говоря, что убийцей может оказаться кто угодно.
— Вот как?
Элдер устал. Ему хотелось домой.
— Убийца Роберт, и никто больше. Наверняка. Такие вещи всегда случаются трижды.
— Какие вещи?
— Первое — как погиб его отец. Потом мать
— Кейт Уайетт был врачом, — спокойно сказал Элдер.
— Значит, альфонс — врач — любовник. Скверная история. И вот теперь, почти четверть века спустя, опять кровь. Тут наверняка все связано. Дело в Гаррисонах. В Грейт-Холле.
— Не понимаю, Джордж.
— Когда в этом городе происходит что-то скверное — очень скверное, причина всегда коренится в Гаррисонах.
— Любопытная теория.
Сумки с покупками начинали оттягивать руки.
— Вы знаете, что это правда.
Элдер вздохнул. Он слышал такой же разговор в тот вечер, когда Ленора и Кейт были обнаружены мертвыми. Болтовню о судьбе, о проклятии — чепуху, не стоящую даже опровержения.
— Я знаю, Джордж, — сказал он, уходя, — что средневековье давно сошло в прошлое. Повсюду, но не здесь.
Элдер вышел из супермаркета и быстро зашагал по холоду к автостоянке. Возле своей машины оглянулся на витрину. Да, интерьер хорошо виден, Дженнифер ничем не заслонена.
Пол Элдер несколько секунд стоял на ветру. Представляя себе Роберта, подглядывавшего за миловидной девушкой.
Что думал этот человек? На что он способен?
И как мог мальчик в пижамном костюме супермена превратиться в чудовище — если только превратился?
Покачав головой, Элдер отпер дверцу, поставил сумки с покупками на пассажирское сиденье и сел за руль. Говорят, с возрастом приходит мудрость. Но ему семьдесят шесть, а жизнь представляет собой тайну — еще большую, чем когда он достиг совершеннолетия.
Может, именно это и есть мудрость, познание непостижимости мира, извечной загадки бытия.
Или, может, он просто не хочет понимать.
Элдер снова вздохнул, затуманив дыханием ветровое стекло, и поехал домой, к своей Лили, везя ей помидоры, вкус лета, до которого она не доживет.
Эрика пронзительно вскрикнула.
Чья-то рука на ее ноге, ее левой ноге, пять пальцев крепко вдавились в тонкую ткань джинсов. Невероятно.
Она оглянулась, увидев только темноту. У Роберта был фонарик, она бы заметила его отсвет, поэтому на ее ноге не может быть его руки.
Но рука была.
Эрика услышала отвратительное рычание, какой-то животный звук, никогда в жизни, даже в самых жутких кошмарах, она не представляла, что такой может издать ее брат.
В порыве слепого ужаса она лягнула ногой. Ступня коснулась
Вой. Словно ушибленной собаки. Но хватка пальцев не ослабла.
Страх у Эрики соперничал с ужасной, глубокой виной, она причинила вред Роберту, хотя не имела права этого делать.
Ей казалось, она не сможет больше причинить ему боль, даже ради спасения собственной жизни, но тело ее противилось, подчинялось инстинкту выживания любой психологической ценой.
Она лягнула снова, каблук сапога вдавился в мягкую, покрытую тканью массу, видимо, в шею или в плечо.
На сей раз Роберт, застонав, разжал пальцы.
Страх гнал Эрику вперед. Она выпустила фонарик, освободив от него руку, чтобы ползти быстрее, и когда он откатился, поняла, почему не видела света позади. Сосредоточась на преследовании, Роберт оставил фонарик в тронном зале. Отсвет ее фонарика указывал ему направление, и свой представлял помеху.
Она торопливо пробиралась на четвереньках по проходу, но едва проползла несколько ярдов, Роберт снова схватил ее.
На сей раз за талию, вцепясь одной рукой в джинсы.
Эрика неистово попыталась ударить его наотмашь, поранилась.
Пронзительная боль в ладони заставила ее остановиться, и она поняла.
Роберт не схватил ее. Она ощутила не его руку. ТО был выступ известняка, острый и твердый, зацепившийся за петлю для ремня.
Эрика вступила в борьбу с этой треклятой штукой, силясь вырваться.
Позади нее движение.
Брошенный фонарик освещал несколько футов туннеля. В его сиянии появились две узловатые, безволосые кисти рук, за ними два бледных, сухощавых предплечья.
Роберт оправился от удара и приближался.
Эрика закричала на непреклонную петлю, на цепкий выступ.
По ладони текла кровь, теплая, липкая, пальцы неуклюже шарили, проклятая скала противилась ее попыткам высвободиться.
Роберт уже миновал кусок света, его косматая голова и широкие плечи виднелись тенью. Волосатый и дикий, пещерный человек, в своей стихии.
В предельном отчаянии Эрика ухватила петлю, отпорола ее по шву.
Свободна.
Роберт попытался схватить ее, промахнулся, она двинулась вперед, но там оказалась стена.
Тупик.
Она находилась в ловушке, он приближался.
Внутри у нее распустился крик, неистовый вопль из одного слова «Уйди!», но она лишилась голоса. Дыхание застряло в горле, не могло достичь легких.
Он надвигался из тьмы, налегая на нее, будто медвежья шкура, обдавая запахом пота. Она вновь попыталась ударить его ногой — не вышло — на таком близком расстоянии сапоги ее были бесполезны.
Эрика поняла, что это такое — преисподняя.
Горло ее открылось, и она выдохнула мольбу: