Когда отступит тьма

Прескотт Майкл

Эрика старалась сосредоточиться на его словах, но ее отвлекал мерцающий огонек лампы. Он создавал тигриные оранжевые и черные полосы, путаницу нитей, завораживающе движущихся, бесформенных, мелькающих в бессмысленном хаосе.

Потом она снова вгляделась в лицо брата, его серые глаза пристально рассматривали ее, и напряжением воли заставила себя обратиться к нему с вопросом:

— Но... убийством... убийством девушки?.. Роберт, это не способ.

— Ты знаешь, что способ. Лживая ведьма, призрак Медеи — ты знаешь. Знаешь!

Эрика покачала головой,

ошеломленная этой вспышкой, этим потоком оскорблений.

— Это способ! — бушевал Роберт. — Единственный. Я пария, нечистый. Мне надо очиститься. Сделать это можно только кровью. Я должен омыться в жертвенной крови. Принести жертву высшим силам. Добиться их благосклонности. Заслужить у них отпущение грехов.

— Убийством?

— Не убийством. Жертвоприношением. Ты понимаешь разницу, жрица тьмы.

— О чем ты говоришь?

— Та девушка была агнцем на алтаре, молодым тельцом, закланным в жертву богу. Была Ифигенией в своей славе, девой, принесенной в жертву вечности. Я знаю, что ты думаешь, — лукаво добавил он.

Как Роберт мог знать, если она сама не знала, что думать? Она ждала.

— Думаешь, что я не должен был совершать этой церемонии, раз еще нечист. Делать это полагалось бы жрецу, а мне стоять на коленях, как кающемуся грешнику, чтобы получить благословение кровью. Ты права. Это надлежащая форма обряда. Но кто выступил бы для меня в роли жреца? Ты? Сделала бы ты это? Перерезала горло агнцу, наполнила бы чашу горячей кровью?

Эрика застонала, ее мучили ужас и слезы.

— Никто не стал бы мне помогать. Поэтому я вынужден был сам свершить обряд, хоть и непригоден для этого. Я держал нож, я наполнял чашу, я омывал лицо и руки в ее красном ихоре[6]. Я играл роли и жреца, и кающегося, снимал этой жертвой загрязнение со своей души.

— Загрязнение...

— Миазм, как называли это древние. Смертоносное загрязнение. Не только мое. Оно будет распространяться, как зараза, как эдипова чума, уничтожит этот город и весь мир, покончит со всем живым на земле через десять лет — так написано в газете, и это послание специально было выставлено у меня на виду.

— Нет, Роберт, не существует никакого послания, никаких... миазмов. Ты все не так понял. И выбрал неверный путь.

— Я не выбирал ничего. Это выбрала за меня судьба, мойра, а я просто рыба в сети, влекомая, куда нужно. Я знал, что другие ни за что не поймут, поэтому совершил ритуал втайне, сокрыв свой след. Они подозревают меня, но доказать ничего не могут. Никому не найти моего священного алтаря и жреческих орудий; Никто не знает об этом месте.

— Кроме...

— Кроме тебя, сестричка. И вот ты шпионишь за мной, вынюхиваешь. — Роберт со смехом ухватил ее за нос большим и указательным пальцами. — Любознательная сестричка. Попалась.

В детстве у них была такая игра — «поймал-твой-нос».

Эрика вырвалась из его пальцев.

— Роберт, черт побери, мы уже не дети! — Гнев заставил ее рвануться, голова и плечи оторвались от стола, когда она попыталась

порвать ремни, потом в мозгу у нее стала виться какая-то дурманящая спираль, Эрика опустилась и замигала. — Это... это не игра, — добавила она слабым голосом, силы ее иссякли.

— Разумеется, нет. — Роберт нахмурился, удивляясь ее непонятливости. — Ты знаешь это лучше всех — ты и божество, которому служишь. Дело тут в жизни и смерти. В моей душе — чиста она или нет. В искуплении или проклятии. Какая уж тут игра.

— Ты не нуждаешься в искуплении...

— Еще как нуждаюсь. И все они знают это — все бараны в городе. Ты живешь среди них, но что до меня — я придурок с бугра. Так они называют меня, эти глупцы, твои друзья, члены твоей общины. Придурок с бугра. Я слышал их. Знала ты это? Знала?

У Эрики зажгло глаза от слез, вызванных то ли страхом, то ли жалостью, то ли едким дымом.

— Нет, Роберт. Не знала.

— Лжешь. Ты шпионишь. Плюешь в мой дурной глаз. — Он откинулся и харкнул ей в лицо. Эрика отвернулась, и плевок угодил ей в щеку, теплый и липкий, как семя. — Как тебе понравится это, сестричка?

— Пожалуйста, Роберт. — Эрика уже плакала по-настоящему, а зал вращался, вращался вокруг, будто в кошмаре. — Пожалуйста, не делай этого, пожалуйста...

— Поздновато просить. Я сказал, чтобы ты отозвала их — своих дьявольских собак.

— Не знаю, что ты имеешь в виду.

— Еще как знаешь. Это твои собаки, твои и ее. Я слышу их лай по ночам. Чувствую, как они тычутся в меня влажными носами, ощущаю запах их зловонного мускуса. Говоришь, я ошибаюсь, ища искупления грехов девичьей кровью. А как же еще? Как, если я все еще нечист?

Нечист. Это слово повисло между ними, требуя вопроса. Эрика задала его медленно, выдавливая из себя слова, будто пасту из тюбика:

— Раз ты убил ее, раз совершил... жертвоприношение, то разве не должен быть уже чистым?

— Выгляжу я чистым? Видишь эти руки? Видишь?

Порывистое движение к ней, длинные пальцы, обкусанные ногти.

— Выглядят они чистыми, ведьма? Выглядят?

Эрика уставилась на его руки, казалось, пальцы вытягиваются, превращаются в когти, зловещие, изогнутые, блестящие.

Она замигала, и руки вновь стали обычными.

Господи, что с ней? Сходит с ума?

— Я нечист, — заговорил Роберт с искажающим слова рычанием. — Я принес в жертву ту девушку, но этого оказалось мало. Твоя распутная повелительница сказала, что мало!

Роберт отвел руки и отступил назад.

— Нужна еще жертва. Я думал, ею может стать та кругломордая кассирша. Возможно, и станет. А возможно, очередная жертва прямо под рукой.

Эрика прекрасно поняла, что он имеет в виду.

— Нет, — прошептала она. — Не я. Ты не хотел, чтобы я стала жертвой. — Бесполезные, бессмысленные слова, произнесенные кем-то, еще считающим, что у нее есть возможность остаться в живых. — Прошу тебя, ты не можешь, не хочешь, пожалуйста.

Эрика попыталась вновь приподняться, и тут же новый приступ головокружения прижал ее к столу.